Инженеры Олпорта шли на всевозможные ухищрения, чтобы преодолеть их — в том числе построили двадцать виадуков и двенадцать тоннелей. Ведь это, понимаете ли, была не какая-нибудь случайная узкоколейка: для девятнадцатого века это было все равно что современный сверхскоростной экспресс. Ветка позволяла пассажирам пролетать над йоркширскими долинами — если бы им того захотелось, но желающих находилось маловато.

Так что это с самого начала были выброшенные деньги. Ну и что? Это чудесная линия, уникальная во всех отношениях, и я намеревался насладиться каждой минутой путешествия, продолжающегося ровно 1 час 40 минут и семьдесят одну с четвертью милю. Даже те, кто живут неподалеку от Сетлла, редко находят предлог воспользоваться этой веткой, а потому я сидел, прижавшись носом к стеклу, и с нетерпением дожидался появления знаменитого Блимурского тоннеля, протянувшегося почти на 2300 ярдов; а потом станции Дент, самой высокогорной в стране, и великолепного Рибблхедского виадука в четверть мили длиной, с двадцатью четырьмя изящными арками, — а в промежутках наслаждался видами не столь зрелищными и неподражаемыми, но для меня подобными песне сирен.

Наверно, у каждого где-то есть кусочек земли, невыразимо притягательный для него одного. Для меня таковы йоркширские долины. Объяснить этого я не способен, потому что более картинные ландшафты легко найти где угодно, даже в Британии. Одно могу сказать: долины пленили меня с первого взгляда и с тех пор не отпускали. Отчасти, думается, дело в восхитительном контрасте между безлесыми возвышенностями, откуда открываются бескрайние виды, и сравнительно пышными низинами с их сбившимися в кучу деревеньками и зелеными фермами. Проезжая по Йоркширу, видишь непрерывную, гипнотизирующую смену двух зон. Эту красоту не выразишь словами. А отчасти дело в уютном ощущении отдельных мирков, создающемся в каждой долине между смыкающимися холмами, — ощущении, что остальной мир далек и, в сущности, не нужен: чувство, которое привыкаешь ценить, когда поселишься здесь.

Каждая долина — собственный, совершенно отдельный мирок. Вспоминается один солнечный денек, когда мы были еще новичками в своей долине. У наших ворот тогда с грохотом и скрежетом помятого металла перевернулась машина. Как выяснилось, водитель задел травянистый откос и влетел в полевую изгородь, опрокинувшую автомобиль вверх колесами. Я выскочил из дома и нашел беспомощно повисшую на ремне безопасности местную жительницу, которая, истекая кровью из разбитой головы, бормотала что-то о том, как она спешит к дантисту и как это некстати. Пока я приплясывал вокруг, ахая и охая, подъехали два фермера на «лэндровере». Они вылезли из машины, бережно извлекли раненую и усадили ее на камень. Потом перевернули машину и отодвинули ее с дороги. Один увел леди к своей жене, чтобы та напоила ее чаем и перевязала голову, второй засыпал опилками лужу масла, минуту регулировал движение, пока дорога не расчистилась, потом подмигнул мне, сел в «лэндровер» и укатил. Все заняло меньше пяти минут и не потребовало вмешательства полиции, скорой помощи и даже врача. Примерно через час кто-то подъехал на тракторе, отбуксировал пострадавшую машину, и все стало так, будто ничего и не случилось.

У них в долинах свои обычаи, знаете ли. Прежде всего, знакомые заходят прямо к вам в дом. Иной раз они стучатся и окликают: «Привет!», прежде чем заглянуть, но чаще и того не делают. Необычно переживание: когда стоишь у собственной кухонной мойки, ведешь оживленный разговор сам с собой и роскошно, оттопырив зад, пускаешь газы, а потом, обернувшись, находишь на кухонном столе только что доставленную почту. И не знаю, сколько раз мне приходилось дезабилье нырять в кладовку и затаиваться при звуке чьих-то шагов в доме. Пришедший окликал: «Эй, привет, есть кто дома?», несколько минут шарил на кухне, читая записки на холодильнике и рассматривая на просвет почту, а потом, подойдя к дверям кладовки, негромко говорил: «Я только возьму полдюжины яиц, ладно, Билл?»

Когда мы объявляли друзьям и коллегам в Лондоне, что собираемся переехать в йоркширскую деревню, чуть ли не каждый из них кисло тянул:

— В Йоркшир? Да, йоркширцы, они… Да, очень… интересно. — Или что-нибудь в том же роде.

Я никогда не понимал, откуда у йоркширцев эта ужасная репутация злобных скупердяев. Я всегда находил их очень достойными и радушными людьми, к тому же как нельзя более полезными, если вам хочется услышать все о своих недостатках. Правда, они не окунают вас в море любви, и к этому не сразу привыкаешь, если прибыл из более общительной части света, то есть откуда-нибудь еще. На американском Среднем Западе, откуда я родом, новосела в маленьком городке или поселке встречают так, будто его приезд — величайший день в местной истории. Все и каждый наносят ему визиты, и всяк приносит пироги. Вы получаете яблочный пирог, вишневый пирог, шоколадный пирог. На Среднем Западе кое-кто переезжает с места на место каждые шесть месяцев, чтобы вволю наесться пирогов.

В Йоркшире вы ничего подобного не дождетесь. Но постепенно, понемногу они находят для вас уголок у себя в душе и теперь, проезжая мимо, награждают вас тем, что я называю «малхэмдэйлским приветствием». Это великий день в жизни каждого приезжего. Чтобы исполнить малхемдэйлское приветствие, представьте на минуту, будто вы крепко сжимаете баранку руля. Теперь немного приподнимите указательный палец, словно его свела легкая судорога. Вот и все. На вид ничего особенного, но говорит о многом, поверьте, и я буду очень скучать по нему.

Затерявшись в размышлениях и воспоминаниях о том и о сем, я очнулся, обнаружив, что мы уже в Сетлле, и жена машет мне с платформы. Путешествие вдруг закончилось. Я растерянно и торопливо выбрался из вагона, подобно человеку, разбуженному среди ночи срочным вызовом. Мне казалось, что это случилось как-то не ко времени. Слишком уж внезапно.

Мы ехали домой по верховой, извилистой, несказанно красивой шестимильной дорожке через Визеринг-Хайтс, над Киркби-Фелл, откуда открывается бескрайний простор красот севера, а оттуда начали спуск в безмятежно величественную чашу Малхэмдэйла, маленького, затерянного мирка, на семь лет ставшего для меня домом. Я попросил жену остановить машину у полевых ворот. Это мой любимый уголок, и я вышел полюбоваться им. Отсюда виден почти весь Малхэмдэйл: уютная долина под крутыми суровыми холмами, с прямыми, как стрела, стенами из дикого камня, карабкающимися на неприступные склоны, с теснящимися друг к другу домиками, с дивно крохотным, двухкомнатным зданием школы, со старой церковью под тополями, с покосившимися надгробиями кладбища, с крышей моего излюбленного паба; и посреди всего под деревьями — наш старый каменный дом, старше годами, чем моя родная страна.

Все это было так мирно и дивно, что я готов был заплакать, а ведь это лишь малая часть этого волшебного маленького острова. Внезапно, в один миг, я понял, за что люблю Британию — за все, что в ней есть. Я люблю в ней все, хорошее и плохое: «Мармайт», сельские праздники, проселочные дороги, людей, повторяющих: «Не стоит ворчать» и «Я ужасно извиняюсь, но…», людей, извиняющихся передо мной, когда я невзначай толкаю их локтем, молоко в бутылках, бобы на поджаренном хлебе, сенокос в июне, шипы и колючки, волноломы на взморье, планы Картографического управления, сдобные лепешки, бутылки с горячей водой, без которых не обойтись в промозглое воскресное утро, — все до последней мелочи.

Что за удивительная страна! Совершенно сумасшедшая, конечно, но восхитительная во всем. В какой еще стране найдешь такие названия, как Тути-Би (Загульный взгорок) или Фарли-Уоллоп (Фарлийская взбучка), и игры вроде крикета, которые длятся по три дня и все никак не могут начаться? Где еще, не моргнув глазом, заставят своих судей носить на голове мочалки, посадят своего лорда-канцлера на предмет, называемый «Мешок шерсти», или станут гордиться героем-моряком, пожелавшим перед смертью поцеловать парня по имени Гарди («Пожалуйста, Гарди, в губы, и немножко языком»)?{Имеется в виду лорд Нельсон, последний вздох которого на палубе фрегата «Виктори» принял капитан Томас М. Гарди, предок писателя Т. Гарди. Из воспоминаний современников следует, что последние слова Нельсона были таковы: «Хвала небесам, я исполнил свой долг. Поцелуй меня, Гарди».}

Какая еще нация в мире подарила нам Уильяма Шекспира, ветчинный пирог, Кристофера Рена, великий Виндзорский парк, открытый университет, программу «Ответы садоводам» и диетические шоколадные бисквиты? Разумеется, другой такой нет.

Как легко мы об этом забываем! Какой загадочной покажется Британия историку, который станет когда-нибудь изучать вторую половину двадцатого века! Вот страна, сражавшаяся и победившая в благородной войне, великая империя, распущенная весьма мягким и просвещенным образом, создавшая государство всеобщего благосостояния — и затем до конца века считавшая себя хронической неудачницей. Факт тот, что она и теперь — лучшее место в мире для большей части занятий: посылать письма и ходить пешком, смотреть телевизор, покупать книги, посидеть за выпивкой, посетить музей, обратиться в банк, заблудиться, искать помощи или стоять на холме и любоваться видом.

Все это снизошло на меня в один затянувшийся миг. Я уже говорил и повторю снова: мне здесь