подходы к селению — на самом деле это просто деревушка (кстати, известна ли вам разница между поселком — «виллидж» — и деревушкой — «хэмлет»? Удивительно, как немногим она понятна, а ведь на самом деле все очень просто: в первом живут люди, а во втором — персонажи шекспировской пьесы); так вот, подходы со всех сторон утонченно красивы и не испорчены цивилизацией: зеленые луга Эдема в кружеве блуждающих шиферных стен, кущи деревьев и низкие белые домики ферм на фоне крутых голубоватых холмов.

В Хиллтопе я уже побывал в прошлом году, поэтому прошел мимо и поднялся по малоизвестной тропинке к каровому озеру на возвышенности за деревней. Старая миссис Поттер частенько подходила к этому кару, чтобы покататься на лодке — ради пользы для здоровья или в качестве самобичевания, не могу сказать, — но озерцо все равно очень милое и выглядит совершенно забытым. У меня было отчетливое чувство, что я — первый, кто побывал здесь за много лет. По дороге я прошел мимо фермера, поправляющего упавший кусок стены, остановился поодаль, чтобы не мешать, и немного понаблюдал за его работой, ибо если существует на свете занятие, более целительное для души, чем починка стены из дикого камня, так это зрелище того, как это делает кто-то другой. Помнится, как-то раз, вскоре после нашего переезда в Йоркшир, я на прогулке повстречал знакомого фермера, чинившего стену на отдаленном холме. Стоял гнусный январский день с плавающим туманом и дождем, а главное, и не было особого смысла чинить ту стену. Фермеру принадлежало поле по другую сторону холма, а в стене все равно имелись никогда не закрывающиеся ворота, так что никакой пользы она не приносила. Я постоял, наблюдая, и в конце концов спросил, зачем он чинит эту стену под холодным дождем. Он послал мне тот особый обиженный взгляд, который йоркширские фермеры держат в запасе для зевак и прочих идиотов, и ответил:

— Ясное дело, потому что она обвалилась.

Тогда я узнал, во-первых, что никогда не надо задавать йоркширским фермерам вопросов, на которые нельзя ответить пинтой «Тетли», и, во-вторых, что по крайней мере одна причина невыразимой красоты и неподвластности времени английских ландшафтов состоит в том, что большинство фермеров по каким-то причинам не ленятся сохранять их таковыми.

Несомненно, деньги здесь почти ни при чем. Известно ли вам, что правительство тратит на каждого, побывавшего за год в национальном парке, меньше, чем вы тратите на одну ежедневную газету, и что Национальный оперный театр «Ковент-Гарден» получает от него больше, чем все десять национальных парков вместе взятые? Годовой бюджет национального парка Озерный край, района, широко известного самой красивой и хрупкой природой в Англии, составляет 2,4 миллиона фунтов в год, примерно как у крупной средней школы. На эту сумму управление парка должно заботиться о парке, содержать десять информационных центров, оплачивать 127 постоянных сотрудников и 40 временных летом, заменять и ремонтировать снаряжение и транспорт, прокладывать ландшафтные тропы, вести образовательные программы и выполнять обязанности местных планировщиков. То, что озера столь цельно изумительны, столь скрупулезно ухожены и столь умиротворяют ум и душу, громогласно свидетельствует в пользу людей, которые на них работают, на них живут и ими пользуются. Я читал недавно, что больше половины британцев не могут придумать, чем гордиться в своей стране. Так вот, гордитесь этим.

Я провел несколько счастливых часов, блуждая по роскошной и легкопроходимой местности между Уиндермир и Конистон-Уотер, и с радостью остался бы и дольше, если бы не дождь — ровный назойливый дождь, которого я по глупости не предусмотрел при сборах; к тому же я проголодался и повернул обратно, к парому и Боунессу.

Вот как получилось, что примерно один час и один непомерно дорогой сэндвич с тунцом спустя я снова сидел в «Старой Англии», пялился в большое окно на мокрое озеро и чувствовал ту особую скуку и неприкаянность, какие нападают на человека в непогожие вечера, проведенные в шикарной обстановке. Чтобы убить полчаса, я прошел в гостиную проверить, не найдется ли там кофейку. Комната была заполнена стареющими полковниками и их женами, рассевшимися среди небрежно сложенных «Дэйли телеграф». Все полковники были малорослыми толстячками в твидовых пиджаках, с прилизанными сединами и манерами старых добряков, скрывающими сердца из кремня. На ходу они слегка прихрамывали от подагры. Жены, щедро нарумяненные и припудренные, на вид казались только что от гробовщика, приготовившего их к похоронам. Я чувствовал себя совершенно не в своей стихии и удивился, когда одна из дам — седовласая леди, по всем признакам накладывавшая помаду во время землетрясения, — обратилась ко мне дружеским тоном светской беседы. В таких случаях мне всегда требуется время, чтобы вспомнить, что я теперь — мужчина солидного вида и почтенных лет, а не молодой бродяга только что с бананового суденышка. Начали мы, как водится, с нескольких слов в осуждение проклятой погоды, но едва женщина выяснила, что я американец, она по сложной касательной соскользнула в рассказ о недавней поездке, когда они с Артуром — Артуром, как я понял, был державшийся рядом с ней и застенчиво улыбавшийся верзила — ездили к друзьям в Калифорнию, и очень скоро ее рассказ перешел в отрепетированную филиппику о недостатках Америки. Я никак не могу понять, о чем думают люди, которые произносят эти речи? Неужели они полагают, что я оценю их прямоту? Или заводят меня? Или просто забывают, что я сам такой же? То же самое часто случается, когда люди при мне заводят разговор об иммиграции.

— Они так простодушны, вы не находите? — фыркнула леди и сделала глоточек чая. — Стоит пять минут поболтать с незнакомцем, и он уже воображает, что вы друзья! В Энсино какой-то отставной почтальон или кто-то еще попросил у меня адрес и обещал заглянуть, когда будет в Англии — вообразите! Я его знать не знала. — Она сделала новый глоточек и на мгновение впала в задумчивость. — У него просто необыкновенная пряжка на ремне. Вся серебряная и с драгоценными камнями.

— Меня добила еда, — заговорил муж, оживившись настолько, чтобы вставить свое слово в монолог. Впрочем, сейчас же стало ясно, что он из тех, кто никогда не заходит дальше первой фразы рассказа.

— Ах, да, еда, — на ходу подхватила жена. — У них просто необыкновенный подход к еде.

— Неужели? Они любят, чтобы было вкусно? — поинтересовался я с натянутой улыбкой.

— Нет, дорогой мой, порции! Порции в Америке просто чудовищные,

— Я как-то заказал бифштекс… — начал муж, сдавленно хмыкнув.

— А что они выделывают с языком? Они просто не умеют говорить на королевском английском!

А вот тут — постойте. Судите как вам угодно об американских порциях и дружелюбных парнях с оригинальными ременными пряжками, но осторожнее, когда вы заговариваете об американском английском.

— Зачем же им говорить на королевском английском? — несколько холодновато спросил я. — Ведь живут они не в королевстве.

— Да, но их лексикон! И этот акцент… Какое слово тебе не понравилось, Артур?

— Норма, — сказал Артур. — Я познакомился с тем парнем…

— Но ведь «норма» — не американизм, — возразил я. — Это слово английской чеканки.

— О, не думаю, дорогой, — произнесла женщина с дурацкой уверенностью и выдала снисходительную улыбочку. — Нет, наверняка нет.

— Введено в обиход в 1687 году, — решительно соврал я. Ну, по сути-то я был прав: «норма» — действительно англицизм. Просто я не помнил деталей. — Его ввел Даниэль Дефо в романе «Молли Флендерс», — добавил я в порыве вдохновения.

Американец, живущий в Британии, среди прочего привыкает слышать, что Америка погубит все английское. Мне удивительно часто приходилось выслушивать это мнение, обычно на обедах, чаще от кого- то, перебравшего с выпивкой, но, бывало, и от таких вот полоумных перепудренных старых грымз. Рано или поздно терпение иссякает. Поэтому я сказал ей — им обоим, потому что муж, судя по его виду, собрался было изречь новый обрывок мысли, — что независимо от их мнения, слова, созданные Америкой, безмерно оживили английскую речь, что без этих слов им не обойтись, особенно без слова «кретин». Я показал зубы, одним глотком допил кофе и удалился, несколько разгоряченный. И пошел писать новое письмо в редакцию «Таймс».

На следующее утро к одиннадцати, когда Джон Прайс и очень милый парень по имени Дэвид Партридж подкатили к отелю в машине Прайса, я уже ждал у дверей. Я не дал им выпить кофе в Боунессе на том основании, что больше здесь не выдержу, и погнал до отеля в Бассентвейте, где Прайс заказал для нас комнаты. Там мы сбросили рюкзаки, выпили кофе, получили на кухне три упакованных завтрака, снарядились в стиле бывалых и отправились в Грейт Лангдейл. Вот это больше похоже на дело.

Несмотря на ненадежную погоду и позднюю осень, стоянки и обочины вокруг долины были полны