прослойками жира), фонарь Белиша (на пешеходном переходе), серветты (салфетки), плотный чай (то есть ужин с чаем), рожки с мороженым. Я еще не умел правильно выговорить «скон» (ячменная булочка) или «пэсти» (пирог с начинкой), назвать Таучестер и Слау. Я еще не слышал о «Теско», Пертшире и Денбишире, о муниципальных домах, о комическом дуэте Моркама и Уайза, о железнодорожных скидках, о банковских каникулах и рождественских хлопушках, о приморских скалах и молочных тележках, о междугородном телефоне и яйцах по-шотландски, о моделях «моррис майнор» и Маковом дне{Годовщина дня перемирия в Первой мировой войне, отмечается 11 ноября.}.

Насколько я понимал, машина с литерой «L» могла принадлежать лепрозорию или управляться прокаженным. Я представления не имел, что стоит за сокращениями GPO, LBW, GLC или ОАР{GPO— Главное почтовое управление; LBW— крикетный термин, блокировка мяча ногой; GLC— Совет Большого Лондона; ОАР — пенсионер по старости.}.

Простейшие действия представлялись мне тайной. Я увидел, как кто-то попросил у газетчика «Два десятка номера шесть» и получил сигареты, и долго еще полагал, что у газетчиков весь товар пронумерован, как в китайском ресторанчике с доставкой обедов на дом. Я полчаса просидел в пабе, пока догадался, что надо самому подойти за заказом, а потом попытался поступить так же в чайной — и был отправлен за столик.

Хозяйка чайной называла меня «милый». Все дамы в чайной называли меня милым, а для большинства мужчин я был «приятель». Я не провел у них и двенадцати часов, а они уже полюбили меня. И все они ели так же, как я. Я много лет приводил в отчаяние свою матушку тем, что, будучи левшой, отказывался есть по-американски — то есть хватать вилку левой рукой, чтобы придержать кусок, пока режешь его ножом, а потом перекладывать в правую, чтобы отправить отрезанный кусок в рот. Мне это представлялось до смешного неудобным, и вот, смотрите-ка, целая страна ест, как я! И машины водят по левой стороне! Настоящий рай! День еще не кончился, а я уже понял, что хочу здесь жить.

Я провел долгий день, бесцельно и радостно блуждая по жилым и торговым улицам, подслушивая разговоры на автобусных остановках и на перекрестках, с любопытством заглядывая в витрины овощных, мясных и рыбных магазинов, читая афиши и проектные планы, тихо впитывая в себя все вокруг. Я поднялся в замок, чтобы полюбоваться окрестностями и снующими туда-сюда паромами, с почтением взирал на белые скалы и старую Тюремную башню, а под вечер ни с того ни с сего завернул в кинотеатр, привлекший меня обещанием тепла и афишей, изображавшей выводок юных дам в скудных платьях и игривом настроении.

— Ярус или партер? — спросила меня билетерша.

— Нет, мне на «Рынок женщин в предместье», — застенчиво и смущенно ответил я.

Внутри мне открылся новый мир. Я впервые увидел кинорекламу и киноафишу, представленную с британским выговором, впервые встретился с сертификатом Британского совета по киноцензуре (тот фильм был допущен для просмотра взрослыми благодаря лорду Харлеху, которому очень понравился) и открыл, к немалому своему восторгу, что в английских кинотеатрах разрешается курить — и к черту противопожарную безопасность. Сам фильм снабдил меня множеством сведений относительно общественного устройства и лексикона, не говоря уж о том, что дал возможность отдохнуть горящим ногам и полюбоваться на множество привлекательных девиц, щеголявших в костюме Евы. Среди обилия новых для меня терминов были «грязный уик-энд», «уборная», «полный подонок», «о-пэр», «дом на две семьи», «снять» и «короткий перепихон у плиты». Все они впоследствии очень мне пригодились. Во время перерыва — тоже оказавшегося для меня новостью — я впервые в жизни попробовал оранжад «Киаора», купив его у величественно скучавшей леди, которая поразила меня способностью выбирать товар со своего подсвеченного подносика и давать сдачу, ни на миг не отрывая взгляда от точки, расположенной где-то в пространстве перед ее носом. После кино я поел в маленьком итальянском ресторанчике, рекомендованном путеводителем «Перл и Дин», и довольный вернулся в пансион, когда над Дувром спустился вечер. День прошел с пользой и удовольствием.

Я собирался лечь пораньше, однако по дороге к своей комнате заметил дверь с надписью «Гостиная для жильцов» и сунул в нее нос. Это была просторная комната, уставленная мягкими креслами и канапе с крахмальными салфетками на спинках; на книжной полке хранилась скромная коллекция паззлов и книжек в бумажных обложках. Имелся столик с россыпью захватанных пальцами журналов и большой цветной телевизор. Я включил телевизор и, дожидаясь, пока он прогреется, стал просматривать журналы. Все это были журналы для женщин, но как они отличались от женских журналов, которые читали моя мать и сестры! В тех журналах все статьи касались секса и вопроса, как доставить себе удовольствие. И заголовки были соответствующие: «Как питаться, чтобы усилить оргазм», «Секс в офисе — как этого добиться», «Таити — отличное новое место для секса» и «Эти робкие дождевые джунгли — хороши ли они для секса?». Британские журналы взывали к более скромным чувствам. Я читал заглавия: «Как самой связать конверт для близнецов», «Новая экономичная пуговица», «Вяжем модный кармашек для обмылков» и «Настало лето — время готовить майонез!»

Программа, разворачивавшаяся на телеэкране, называлась «Король Джэйсон». Если вы не слишком молоды и вам в начале семидесятых годов порой некуда было пойти вечером в пятницу, вы припомните, что в ней участвовал нелепый тощий верзила в кафтане с пуфами, почему-то оказывавшийся неотразимым для женщин. Я не знал, видеть в этом добрый знак для себя или впасть в уныние. Самое удивительное в этой программе — то, что я видел ее всего однажды двадцать лет назад, но меня до сих пор не оставляет желание хорошенько обработать того типа бейсбольной битой, утыканной гвоздями.

К концу программы появился еще один жилец. Он принес с собой тазик с горячей водой и полотенце. При виде меня удивленно охнул и занял место поближе к окну. Был он тощим, рыжим и наполнил комнату запахом какой-то мази. Он походил на мужчину с нездоровыми сексуальными предпочтениями (из тех, в которых, по уверениям вашего школьного учителя, вы превратитесь, если будете слишком усердно мастурбировать — словом, вроде того самого учителя). Поклясться не могу, но по-моему, я видел, как он покупал пакетик фруктовой жевательной резинки в зале, где показывали «Рынок женщин». Он опасливо покосился на меня, возможно, подумав обо мне нечто в том же роде, а затем накинул на голову полотенце и склонился над тазиком и так провел большую часть вечера.

Несколько минут спустя вошел лысый человечек средних лет — на мой взгляд, торговец обувью, — бросил мне: «Привет!», сказал: «Добрый вечер, Ричард!» голове под полотенцем и уселся рядом со мной. Вскоре после того к нам присоединился человек постарше, с тростью, негнущимся коленом и брюзгливыми манерами, истинный британский отставной полковник. Он мрачно глянул на нас, отметив наше присутствие легчайшим наклоном головы, после чего тяжело опустился в кресло, где и провел ближайшие двадцать минут, так и этак перекладывая свою ногу, словно переставлял громоздкую мебель.

За «Королем Джэйсоном» последовал фарс под названием «Мой сосед — чернокожий». Может быть, он назывался не совсем так, но вся соль состояла именно в этом — мысль, что в соседнем доме может поселиться человек с черной кожей, представляла богатую почву для шуток. То и дело звучали реплики: «Боже мой, бабушка, у тебя в шкафу цветной!» и «Как же я его разгляжу в темноте!». Словом, безнадежный кретинизм. Лысый, сидя рядом со мной, смеялся до слез, да и из-под полотенца порой доносилось одобрительное фырканье, но полковник, как я заметил, и не думал смеяться. Он уставился на меня, словно пытался вспомнить, о каком мрачном событии из его прошлого я напоминаю. Оборачиваясь к нему, я всякий раз натыкался на пристальный взгляд. Это несколько нервировало.

Наконец экран заполнил звездопад, возвещающий рекламную паузу. Лысоголовый воспользовался ею, чтобы подвергнуть меня дружелюбному, но обескураживающе бессвязному допросу: кто я и откуда на них свалился? Узнав, что я американец, он пришел в восторг.

— Мне всегда хотелось повидать Америку, — сказал он. — Скажите, у вас там и впрямь есть «Вулворт»?

— Да, действительно, Вулворт — американец.

— Подумать только! — восхитился он. — Нет, вы слыхали, полковник? Вулворт — американец! — Полковник остался равнодушен к этому открытию. — А кукурузные хлопья?

— Простите?

— Есть у вас в Америке кукурузные хлопья?

— Да, в сущности, они тоже американские.

— Да что вы!