— По нашим планам и с согласия правительства, вашего, до нашего отлета осталось несколько дней. Увидеть можно не так уж и много, объем информации был бы минимальным. И еще: нам никто ничего подобного не предлагал.
— Почему, как вы думаете?
— И дней мало, и, главное, существует мысль, что, возможно, наши цивилизации могут скрывать агрессивные намерения — тогда нам по лабораториям разгуливать нечего.
— А как убедиться в неагрессивности?
— Не знаю, допустим, все же запустить нас в недра вашей науки: это было бы проявлением и вашей силы, и уверенности в себе. И доверия.
— Так за чем дело стало? На ваш взгляд.
— Не знаю. Это мы у вас в гостях, а не наоборот. По общему впечатлению, вы сильнее нас и бояться вам нечего.
— Почему вы так решили?
— Ну… хотя бы потому, отвернись я сейчас от вас, я могу получить выстрел в спину (шепот, волнами), не буквально, конечно. А дайте мне автомат, отвернитесь вы и — вы все видите! Третий глаз! — Хохот в зале, маленькая буря. — Как считает мой отец (а он ученый), беглые встречи, прогулки по городу, поход в театр, «планирование», охота в море — это и есть нормальный первый контакт, доверие, или недоверие рождается на этом простом уровне. Лаборатории — дело десятое.
— Вы разумно рассуждаете, а ведь вы очень молоды. Откуда это?
— Насобачился.
— То есть? Поясните, пожалуйста. На-со-ба-чил-ся.
И только тут, балда, я вспомнил, что ведь у политоров нет собак, мы же не видели, а были бы — тоже не просто объяснить, — это же не прямое выражение. Кое-как я объяснил им, что такое собака, но само свое выражение объяснить не смог и заменил его словом «натренировался».
— Простите! Мы ученые, но с нами беседует не ваш отец, а вы — совсем еще мальчик… Надеюсь, вы не обижены?..
— Нет, конечно. Мой отец беседовал с
— Мы этого не знали. Как это получилось?
— Дело было сложное. Оно касалось нового межпланетника суперкласса, он был сосчитан весь, кроме одной детали двигателя, — и я предложил наиболее правильное решение. Мой папа поначалу был моим подчиненным…
Мама миа! Как они хохотали.
— Я стал известной фигурой на Земле, много выступал, вот и… насобачился.
— Вы философ? По склонностям.
— Нет, я ученик, школьник, Митя. Зовите меня просто Митя, уль — меня смущает.
Они улыбались. Я быстро подошел к доске, взял мелок и быстро нарисовал мой корабль в разрезе.
— Вот он, тот корабль. — Значительная пауза. — Понятен он вам?
Я быстро стер рисунок. Несколько перекрещивающихся реплик, восклицания, потом один политор сказал, а легкий гул согласия обозначил, что это не только его впечатление:
— Разумеется, неясно ваше топливо, ясно по некоторым узлам, почему он способен летать, но вообще досконально конструкция не ясна.
— Превосходный корабль, — сказал я. — Но не может долететь до вас пока. Вопрос о нашей агрессии отпадает.
— А мы до вас долететь можем?
— Не скажу, — сказал я, и все заржали.
— В общем, — сказал я, — мы вам собак доставить на Политорию не сумеем. Вернувшись на Землю, мы можем вычислить, где установить между нами маленькую планетку-переходник, тогда я обещаю вам несколько собак. Пользуйтесь, существа отличные!
— Это было бы прекрасно! Митя, судя по тому, что тот ваш корабль вышел в космос, вы — настоящий ученый, но вам не кажется, что вы — прежде всего — психолог, философ и политик?
— Ну, если я политик, то по случайности, жизнь заставила, а если философ и психолог, то вы тоже философы и психологи, если вы, конечно, ученые. Кстати, разговор о чем попало гораздо ценнее, в нем больше рациональных зерен. Это — ощущение. А как ваше? — Многие закивали. — Задавайте мне любые вопросы, но лучше не из сферы науки.
— У нас много общего. Кино, театр, цирк… Спорт у вас есть?
— Да, — сказал я. — Все есть. Это тем более поразительно, что вы произошли от птиц, а мы, как моро, от обезьян, которых у вас нет, и вы не видели их никогда.
— На кого они похожи?
— На меня. Но я покрасивей и могу говорить, а они нет.
— А они думают, рассуждают?
— В известном смысле.
— Почему же между нами много общего? Если мы птицы, а не…
Я изложил им «гипотезу» Пилли. Что они — тоже земляне.
— Но они же позамерзали и на Земле, и у нас — наши и ваши гены.
— Да? А вдруг они «летали» в космосе, как ваши миленькие птички — галли? — Опять это была Пиллина мысль.
— Потрясающе! Что-то цирковое, а ненаучное!
— Иногда это может совпасть. Кстати, я жутко удивлен, что вы не умеете аплодировать.
— А это что еще за штучка?
— Вчера я впервые в жизни «планировал». В воздухе, пролетая мимо меня и желая показать, что я молодец, одна милая девушка сжала вот так кулак, а большой палец — вверх. Это же наш, земной, жест! Вы понимаете?! Это намек на нашу схожесть помощнее, чем разница в принципах космотехники. А аплодировать вы не умеете! Уль Орик, что сделали вчера политоры после спектакля, если он им понравился?
— Молодые люди, — обратился Орик к аудитории, — покажите Мите, пожалуйста, как это выглядит.
Все встали и будто бы громко, но и нежно запели с паузами.
— А на Земле делают так. — И я стал хлопать в ладошки. — Прошу вас, сделайте это все вместе! И- и-и…
И они зааплодировали! Это было здорово и абсолютно как на Земле.
Я закрыл глаза. И вдруг подумал о маме. О Натке. О моих ребятах из школы. Ч-черт, плакать хотелось. Я открыл глаза — они аплодировали, Орик — тоже. Я сделал знак, и аплодисменты кончились.
— Понравилось?! Удобно?!
— Да-а-а!!! И действительно — удобно.
— Можете этим пользоваться, Земля вам это дарит, кроме собачек. (Смех.) Вопрос на засыпку. Что вы испытывали, когда аплодировали, тренинг? Освоение нового жеста?
Они все уже «секли», даже про «засыпку» не спросили.
— Да, тренинг, еще какой, ладошки горят.
— И только?
— Нет. (Несколько голосов.) Мы аплодировали вам, Митя!
— Спасибо. За что же?
— За встречу, за жест-новинку, за дочку уля Орика.
Орик встал и поклонился им и мне.
— Это, Митя, ваша первая криспа? У вас есть такие?
— Есть. Да, первая и, надеюсь, последняя. Но, честно говоря, я от борьбы с криспой устал меньше, чем от разговоров о ней. Я сделал то, что полагалось.
