дома. При виде ирисов в витрине у Бьянката у него возникло искушение купить их, но он вспомнил, что зол на жену, и прошел мимо. Однако тут же представил лицо Паолы и, забыв о своем недовольстве, вернулся, зашел в цветочный магазин и купил букет фиолетовых красавцев.

Когда он открыл дверь квартиры, она была на кухне и выглянула, чтобы посмотреть, кто там: он или кто-то из детей, и увидела в его руках сверток. Она вышла в коридор с мокрым полотенцем в руках.

— Что там у тебя, Гвидо? — полюбопытствовала она.

— Открой и увидишь, — пробормотал он, протягивая цветы.

Паола перекинула полотенце через плечо и взяла букет. Он повернулся к ней спиной, снял пальто, повесил его в стенной шкаф и услышал шуршание бумаги. Внезапно наступила тишина, мертвая тишина, и он обернулся, обеспокоенный: вдруг он поступил как-то неправильно?

— Что случилось? — спросил он, видя ее потерянный взгляд.

Она обняла букет обеими руками, прижимая его к груди. Слова ее заглушил шорох обертки.

— Что? — повторил он и слегка нагнулся.

Она опустила голову и зарылась лицом в ирисы.

— Мне невыносима мысль, что мой поступок повлек за собой смерть человека. — В ее голосе послышались рыдающие нотки, но она продолжила: — Мне так жаль, Гвидо. Прости меня, что причинила тебе все эти неприятности. Я так веду себя — а ты даришь мне цветы! — И она заплакала, прижимаясь лицом к мягким лепесткам ирисов, и плечи ее вздрагивали, настолько сильны были чувства, охватившие ее.

Он забрал у нее букет и поискал глазами, куда бы его поставить. Не нашел, положил цветы на пол и обнял жену. Она рыдала у него на груди самозабвенно — он никогда не видел столь бурного проявления эмоций даже у дочери, когда та была совсем маленькой. Он сжимал Паолу в объятиях, словно пытался защитить от чего-то, словно она могла рассыпаться на куски от рыданий. Потом нагнулся, поцеловал в макушку, вдохнул ее запах, разглядывая короткие волоски, торчавшие из пробора, там, где прическа распадалась на две мягкие волны. Он стал легонько раскачивать ее из стороны в сторону, беспрестанно повторяя ее имя. Никогда он не любил ее так сильно, как в это мгновение. В груди у него шевельнулось радостное чувство, оттого что жена, как ему показалось, признала свою неправоту, но тут же ему стало стыдно. Усилием воли он заставил себя забыть о справедливости, о своей победе — и душа его стала чистым пространством, где существовала лишь боль от мысли, что Паола, его вторая половинка, сокрушается столь сильно. Он наклонился, поцеловал ее волосы и, понимая, что слезы вот-вот иссякнут, чуть отодвинул жену от себя, по-прежнему держа за плечи.

— Ну, ты как, Паола?

Она кивнула, пряча от него лицо, не в силах говорить.

Брунетти сунул руку в карман брюк, достал платок. Не слишком чистый — но какая разница? Промокнув ее лицо под глазами, под носом, он вложил влажную ткань ей в руку. Она взяла, вытерла остатки слез и прижала платок к глазам, чтобы не показывать их мужу.

— Паола, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хоть ему это было нелегко, — ты поступила достойно. Мне не нравится твой поступок, но ты вела себя достойно.

Ему показалось, что от его слов она снова расплачется, но он ошибся. Она отняла платок от лица и взглянула на него покрасневшими глазами.

— Если б я знала… — начала она.

Он прервал ее, подняв руку:

— Не сейчас, Паола. Может, позже, когда мы оба будем готовы это обсудить. А сейчас давай пойдем на кухню и поищем, не найдется ли там чего-нибудь выпить.

— И поесть, — добавила она, радуясь, что можно отложить тягостный разговор.

На следующее утро Брунетти явился в квестуру в обычное время, по дороге остановившись у киоска и купив три газеты. В «Газеттино» убийству Митри по-прежнему было посвящено несколько страниц — авторы статей оплакивали неоценимую потерю для города, а вот национальные издания, кажется, утратили интерес к делу — только одна газета уделила внимание скорбному событию в заметке на две колонки.

На столе в кабинете Брунетти лежало заключение Риццарди. Дублирующий след на шее Митри в нем обозначался как «пробный отпечаток»: по всей видимости, убийца на мгновение ослабил провод, чтобы потом потуже затянуть, и петля переместилась чуть выше, оставив на шее Митри вторую полосу. Вещество под ногтями убитого в самом деле оказалось человеческой кожей, также там обнаружено несколько волокон темно-коричневой шерсти, вероятно, с пиджака или пальто. Скорее всего они попали туда в тот момент, когда Митри совершил отчаянную, хотя и безнадежную попытку отбиться от нападавшего. «Найдите подозреваемого, и я проведу идентификацию», — подтвердил свое обещание карандашом на полях документа Риццарди.

В девять часов Брунетти решил, что уже можно позвонить тестю, графу Орацио Фальеру. Он набрал рабочий номер графа, назвал себя, и его сразу же соединили.

— Buon di, Гвидо, — приветствовал его граф. — Che pasticcio, eh? ^[19]

Да, они попали в серьезный переплет, даже более того.

— Именно поэтому я и звоню. — Брунетти сделал паузу, но граф молчал, и он продолжил: — Вы что- нибудь слышали? Или, может быть, ваш адвокат что-нибудь узнал? — Он остановился, потом добавил: — Я даже не знаю, занимается ли этим ваш адвокат.

— Нет, пока что нет, — ответил граф. — Я хочу посмотреть, как поведет себя судья. Кроме того, мне неизвестно, что намерена делать Паола. Ты-то хоть имеешь представление?

— Мы обсуждали это вчера вечером, — сказал Брунетти.

И услышал, как тесть шепнул:

— Хорошо.

Брунетти сообщил:

— Она сказала, что заплатит штраф и стоимость ремонта витрины.

— А как насчет остальных обвинений?

— Я не спрашивал. Думаю, того, что она согласилась заплатить штраф и возместить понесенные убытки, уже достаточно. Вероятно, если речь зайдет о компенсации морального ущерба, она согласится и на это.

— Ну что ж, возможно, этого будет достаточно.

Брунетти злила мысль, что они с графом словно объединились в каком-то заговоре, чтобы провести Паолу и манипулировать ею. Какими бы благими ни были их намерения, как бы сильно оба ни верили, что действуют ей во благо, Брунетти не нравилось допущение графа, будто он, Брунетти, собирается обмануть свою жену.

Говорить об этом ему не хотелось, и он сменил тему:

— Я звоню по другому поводу. Расскажите, пожалуйста, что вы знаете о Митри и об адвокате Дзамбино.

— Джулиано?

— Да.

— Дзамбино — человек кристальной честности.

— Он представлял интересы Маноло, — возразил Брунетти. Речь шла о киллере, работавшем на мафию, которого Дзамбино с успехом защищал три года назад.

— Маноло похитили во Франции и привезли в суд в обход закона.

Дело можно было трактовать по-разному: Маноло жил в маленьком городке во Франции, недалеко от границы, и каждую ночь ездил в Монако играть в казино. За столиком для игры в баккара он встретил молодую женщину, она предложила отправиться к ней домой, в Италию, и выпить чего-нибудь. Маноло арестовали, как только они пересекли границу — сама женщина, оказавшаяся полковником карабинеров.