Но если в начале судебного процесса присяжные считают, что Джимми, возможно, виновен, презумпция невиновности становится пустым звуком, заставляя подсудимого доказывать свою непричастность к преступлению или отправиться в тюрьму (а возможно, на электрический стул).
Тем не менее по нашим законам обвиняемому не требуется ничего доказывать. Полное бремя доказательства лежит на обвинении. Так что же делать, если известно, что присяжные с самого начала не могут и не хотят видеть в нашем клиенте невиновного человека? Я часто обсуждаю этот вопрос при отборе кандидатов в присяжные. Разговор может начаться следующим образом:
«Действительно ли мы верим, что Джимми невиновен? – Я жду ответа. Руку не поднял ни один из кандидатов в присяжные. Тогда могу спросить одного из них: – Мистер Эбернати, вы верите, что Джимми невиновен?» – «Не знаю». – «Разумеется, вы правы. Вы не знаете. Но закон говорит, что Джимми считается невиновным, пока не доказана его вина. Что это для вас означает?» – «Это означает, что мы должны считать его невиновным». – «Но в душе мы думаем, что он, возможно, виновен, ведь так? Я хочу сказать, что я подумал именно так, когда меня назначили его защищать и передали дело: мол, этот человек – преступник, который хочет, чтобы его считали невиновным». – «Не знаю». – «Когда нам говорят о презумпции невиновности Джимми, имеется в виду, что предъявленные обвинения не означают его виновности или невиновности. Это означает, что обвинитель должен доказать его вину, потому что предполагается, что Джимми невиновен. Как мы может запомнить это во время процесса?» – «Наверное, просто напоминать себе». – «Да. Спасибо, мистер Эбернати. Я тоже постараюсь напоминать себе об этом».
Простые наглядные пособия часто эффективнее доказывают то или иное положение, чем поток слов, выплеснутый на присяжных. Во время заключительного слова я могу подойти к доске и нарисовать линию. Затем помечаю ее середину и говорю присяжным: «Здесь начинается судебный процесс. В этой точке вам еще не предъявлено никаких улик. Начиная отсюда, прокурор должен доказать вину Джимми, не вызывающую обоснованного сомнения. – Затем отмечаю дальний правый конец линии и пишу: «Вина, не вызывающая обоснованного сомнения». – А в этой точке Джимми находится на протяжении всего судебного процесса – вплоть до момента, когда вы удалитесь в совещательную комнату. – Отмечаю дальний левый конец линии и пишу: «Считается невиновным».
«А теперь представим, что доказательства обвинения должны быть такими очевидными и убедительными, что это заставит каждого из нас переместиться с дальнего левого конца линии, где находится предположительно невиновный Джимми, на крайний правый конец. Даже сейчас Джимми считается невиновным. Доказательства обвинения выслушаны, изучены и подвергнуты перекрестному допросу. После многих дней вашего терпеливого выслушивания и размышления ничто не сдвинуло Джимми с того безопасного места, куда его поместил закон, а тот, кто с самого начала наделен презумпцией невиновности, все еще считается невиновным, потому что обвинение ничего не доказало». В этом месте я могу начать анализ дела, представленного обвинением. А что такое обоснованное сомнение, когда подсудимый говорит, что обвинение должно доказать каждый пункт обвинительного заключения, не вызывая обоснованного сомнения?
То, что является обоснованным сомнением для подсудимого, – всего лишь разговор адвоката с обвинителем. Для обвинителя обоснованное сомнение – это смесь необоснованных доводов, призванных ввести в заблуждение присяжных и не дать им исполнить свой долг перед обвиняемым. Для защиты обоснованное сомнение – своего рода охранное свидетельство, предоставляемое каждому гражданину против вынесения приговора невиновному. Присяжные могут сомневаться – это нормально. Можно предъявить доводы, относящиеся к тому, что некоторые доказательства обвинения не выдерживают критики. Но что, если присяжные поддадутся аргументам обоснованного сомнения и освободят виновного, чтобы тот вновь и вновь совершал преступления? Что, если их оправдательный вердикт, построенный на обоснованном сомнении, создаст серийного убийцу?
Принцип обоснованного сомнения с большей готовностью принимается присяжными, если преступление совершено в состоянии аффекта, когда мала вероятность повторного преступления, когда обвиняемому симпатизируют, когда преступление морально оправданно или по-человечески понятно, – например, жена убивает мужа, который ее избивал, или муж нанес побои чужаку, осмелившемуся нарушить святость семейного очага. Но остерегайтесь доводов в пользу обоснованного сомнения, если обвиняемый – злобный убийца.
Здесь возникает другая проблема. Говоря вкратце, присяжные соблюдают чрезвычайную осторожность, когда боятся, что обвиняемый может повторить преступление, даже если существует реальное обоснованное сомнение, что он его совершил. Обоснованное сомнение всегда отступает перед страхом повторного преступления. Присяжные не рискуют оправдывать убийцу или насильника из-за боязни собственной потенциальной вины. Да, может существовать обоснованное сомнение, но в этих обстоятельствах оно является лишь доводом. И, как любой довод, оно канет в забвение под грузом рациональных объяснений.
В таких случаях лучший довод в пользу обоснованного сомнения может звучать примерно так: «Задаю себе вопрос: зачем отцы-основатели защитили нас обоснованным сомнением? Почему недостаточно доверять обвинителям, удобно устроившимся в своих креслах? Это уважаемые мужчины и женщины. Почему мы требуем, чтобы их доказательства не вызывали обоснованного сомнения?
Наверное, адвокаты в те дни, когда создавалась наша конституция, так же ревностно стояли на стороне справедливости, как их сегодняшние коллеги. У обвинителей своя работа и свои личные интересы. Они хотят выиграть, как и мы. Но их выигрыш отличается от нашего. Для них он означает всего лишь очередную победу в нескончаемой череде удач. Если они сегодня победят, то могут спокойно под защитой закона вернуться домой, к семейному очагу. Но тогда проиграем мы, и Джимми снова очутится в бетонной камере, где его ждут кошмарные видения того, что может случиться с ним, его семьей и самой его жизнью. Он вернется к стальным решеткам, отвратительной пище, в компанию злодеев. А мы, адвокаты, вернемся домой, к собственным кошмарам и чувству вины, потому что сделали недостаточно, чтобы освободить его.
Но наши отцы-основатели из собственного печального опыта знали, что вся власть находится у обвинителей и что невинный подсудимый никогда не сможет доказать обратное. Немногим удается доказать свою невиновность. Мы наблюдали, как обвинитель в этом судебном деле превращал невинные действия в злобные поступки. Джимми переоделся не по той или иной причине, по которым переодеваемся все мы, а – как настаивает обвинитель – потому, что не хотел, чтобы его опознали. Он не пришел домой, как обычно. Иногда мы отступаем от своих привычек. Но обвинитель доказывает, что он боялся увидеть тело на полу в гостиной, где оставил его. Он застраховал жизнь жены, как сделали это двадцать миллионов других американцев. Но в его случае обвинитель утверждает, что Джимми застраховал ее жизнь, чтобы получить выгоду от убийства. Он продал дом. Кому хочется жить в доме, обагренном кровью, где живы ужасные воспоминания? Но Джимми продал дом, потому что, по версии обвинителя, он знал, что убил здесь жену. Каждому безобидному поступку, каждому невинному заявлению этот обвинитель придает тайный, злонамеренный смысл.
Обвиняемый может утром поздороваться с соседкой, а обвинитель станет утверждать, что он старался вести себя как всегда, чтобы прикрыть свою вину. Обвиняемый может сказать секретарше: «Какой чудесный день» – а обвинитель заявит, что он за этим замечанием хотел скрыть душевное состояние, так как замыслил убийство. Самые невинные поступки превращаются в уме обвинителя в злонамеренные действия.
Но его умонастроение говорит нам больше о нем самом, чем об обвиняемом. И наши отцы-основатели
