спрашивает Гога.

Динка бросает быстрый взгляд на Мышку; сама она не решается ответить, так как не совсем уверена в своих знаниях.

– Чарлз Диккенс – писатель. Он родился в Англии, – торопится Мышка.

– Правильно, – подтверждает Гога. – Теперь я вам могу сообщить, что мы с мамой прошлой зимой путешествовали по Англии и осматривали различные достопримечательности.

– А что вы смотрели? – с загоревшимися глазами спрашивает Мышка.

– А какие там люди? Говорят они по-русски? – искренне заинтересовываясь, спрашивает и Динка.

– Ну, люди как люди! Пьют, едят, говорят. Говорят, конечно, по-английски... Мне лично ближе французский язык, – разглагольствует мальчик, чувствуя себя как столичный артист в глухой провинции.

– Так что же ты видел в Англии, что там самое-самое интересное? – нетерпеливо спросила Мышка.

Гога высоко поднял плечи:

– Какой детский вопрос! Там все интересно! Это же передовая страна, совсем не то, что наша Россия!

– Как? Чем же они такие передовые? – взволновалась вдруг Мышка. – Если писателями... Если у них Диккенс, так у нас тоже есть! Ты, может, просто не знаешь... – язвительно усмехнулась она.

– Как я не знаю? Я всех классиков читал! – возмутился Гога.

– Хорошо. Тогда назови мне, какого ты знаешь великого русского писателя? – чувствуя себя на твердой почве, спросила Мышка.

– Пожалуйста! Лев Николаевич Толстой! «Война и мир». Великолепная вещь! Я читал не отрываясь, – уничтожающе улыбнулся Гога.

Но Мышка не сдалась.

– А еще? – упрямо спросила она.

– Ну, Тургенев, Гончаров, Короленко... Не могу же я всех перечислять! – пожимая плечами, сказал Гога.

– А, не можешь! – вдруг выскочила Динка. – Тогда и не хвались! Потому что ты врушка! Все только бл- бл-бл своим языком!

– Что это за «был-был-был»? Я тебя не понимаю, – насторожился Гога и, обращаясь к Мышке, добавил: – У тебя довольно странная сестра!

– Я совсем не странная! – взъерошилась Динка. – А вот ты так очень даже странный! И по-настоящему ничего не знаешь. Вот скажи, например, где утес Стеньки Разина? Ага!

– Утес Стеньки Разина? – Гога в затруднении потер лоб.

– Ну да! Вот о котором поется в песне! Так где он? – добивалась Динка, торжествуя победу.

До сих пор ей не удавалось вставить ни одного слова в общий разговор и ни на один вопрос Гоги она не ответила, полагаясь на сестру. А теперь сам Гога вынужден был молчать.

– Может, ты даже не знаешь атамана Степана Разина? – с насмешкой спросила она озадаченного мальчика.

– Нет, почему не знаю... Слыхал, конечно. Но вот утеса такого я не знаю... А ты знаешь? – обратился он к Мышке.

– Я никогда не была там... – мягко уклонилась Мышка и, заметив свирепый взгляд сестры, перевела разговор на другую тему: – А вот стихи, Гога... Любишь ты стихи?

– Ну как же!

Гога вскочил и, держась за спинку стула, начал четко и красиво декламировать отрывки из «Полтавы» Пушкина:

Динка, сердито посапывая, отошла в сторонку и издали пронизывала сестру колючими взглядами. Поведение Мышки ей не нравилось, она уже не была заодно с ней, с Динкой, а во все глаза таращилась на Гогу и старалась показаться перед ним очень умной.

«Ладно, ладно...» – думала Динка, но стихи, которые читал Гога, постепенно увлекли и ее. Она заслушалась, но, когда мальчик дошел до слов «он прекрасен...», а потом с тем же пафосом повторил «лик его ужасен...», Динка словно споткнулась на ровном месте; она беспокойно заерзала и снова с раздражением взглянула на темные очки и клетчатый костюм мальчика.

А Гога, закончив длинный отрывок из «Полтавы» Пушкина, уже перешел на другие стихи. Он читал их одно за другим, одно за другим... И Мышка стояла как очарованная.

– «По небу полуночи ангел летел...» – проникновенно начал мальчик.

Динка снова споткнулась на слове и, не выдержав, дернула Гогу за пиджачок.

– Подожди... По какой луночи летел ангел? Что такое луночь? – с беспокойством спрашивала она, глядя то на сестру, то на Гогу.

Те непонимающе пожали плечами.

– Какая луночь? Надо лучше слушать! – рассердился Гога.

– Что ты не даешь почитать? – возмутилась и Мышка.

Динка двинула об пол стулом.

– Нет, объясни, объясни раньше, а то буду двигать стулом! Ты сам ничего не знаешь! Ты еще раньше переврал: «он прекрасен, лик его ужасен»! Так не написано в книге! Ты несчастная бормоталка! А Мышка вытаращилась на тебя, как лягушка, и слушает! – возбужденно и капризно кричала Динка.

Гога воздел к потолку обе руки.

– У вас есть Лермонтов? – спросил он Мышку и, получив утвердительный кивок, быстро попросил: – Принеси, пожалуйста!

Мышка побежала за Лермонтовым и, боясь грубых выходок сестры, бросилась к маме.

Мама сидела на террасе и слушала мадам Крачковскую. Катя была тут же. Она принесла из гамака проснувшуюся Марьяшку, демонстративно усадила девочку за стол против мадам Крачковской, налила ей чашку молока и, раскрошив туда сладкую булочку, кормила ее, не обращая никакого внимания на сидящих за столом.

Выспавшаяся Марьяшка возила по столу своей ложкой, громко взвизгивала и смеялась, перебивая болтовню мадам Крачковской.

– Ах, боже мой! – подпрыгивая от ее визга, восклицала та. – Какая подвижная девочка! Я совершенно отвыкла от маленьких детей!

– Уйди с ней в комнату, Катя, – мягко сказала Марина.

– Не уйду, – заупрямилась Катя. – Это ребенок! Когда поест, тогда и отнесу!

Сестра показала ей глазами на Крачковскую и строго повторила:

– У нас гости. Отнеси ее в мою комнату.

Катя в сердцах подхватила девочку на руки, молча взяла чашку с молоком, но уронила Марьяшкину ложку.

– Лозку! – истошно взревела Марьяшка, выгибаясь и дрыгая ногами. – Лозку улонила!

– Ах, Катя... – расстроенно сказала Марина, наклоняясь за ложкой. – Кому ты делаешь назло? – тихо прошептала она, поднимая на сестру усталые глаза.

Марьяшка мгновенно утихла, и Катя ушла, но из комнаты выбежала красная как кумач Мышка.

– Мамочка! Пойдем скорей! Там Динка кричит и сердится на Лермонтова! – возбужденно сообщила она.

– Что такое?

Мышка, путаясь и торопясь, рассказала, в чем дело. Мама встала, мадам Крачковская, заливаясь громким смехом, поспешила за ней.

– Ах, Гога, Гога! Неужели ты не можешь объяснить своей юной даме эти строчки? – шутливо сказала она сыну.

– Да я первый раз вижу такое невежество! Честное слово, с ней невозможно говорить о поэзии! – пожаловался Гога, чувствуя себя оскорбленным и беспомощным.

– Я после объясню ей, – сказала мама.

Динка стояла красная, сердитая и молча смотрела в пол.