Марина сидит на крыльце. Сбоку, под большим теплым платком матери, прилепилась Мышка. По другую сторону – Алина. А около колен, как всегда, сжалась в комочек Динка...
Солнце уже давно спряталось. Свежий ветер сметает в кучи сухие листья... Желтыми листьями усыпано и крыльцо... Медленно кружась, падают они на головы детей, на пушистые косы Марины...
Поредел и словно вымер сад. Опустели цветочные клумбы. Пусто и грустно в маленькой даче. Давно- давно не слышно здесь веселого шума голосов, детского смеха. Все реже и реже бегает на обрыв Динка.
«Нас и так мало осталось...» – думает она, глядя на печальные лица сестер и матери. Каждый вечер сидят они теперь на крылечке, но все грустней и грустней это тихое сидение на опустевшей даче. Лежит на коленях Марины раскрытая книга...
– Не надо читать, мамочка! Посидим так... – просят дети. Марина смотрит на их осунувшиеся, вытянутые лица, глубокая усталость охватывает ее. Кажется, что иссякли все слова утешения, не звучит смех, и вместо веселой улыбки горькая складочка ложится у губ.
– Давайте споем что-нибудь... – предлагает Марина, стараясь вспомнить бодрую, веселую песню, но вместо этой песни на память невольно приходят другие. – «Поздняя осень, грачи улетели...» – запевает она и, с невеселым смехом обрывая себя, машет рукой: – Нет, не эту!
– Давайте дяди-Лекину: «Так ветер всю красу наряда с деревьев осенью сорвет...» – тихо начинает Динка.
– Нет-нет, я сейчас вспомню... – говорит Марина, но песни, веселые песни, не приходят ей на ум. – Давайте я скажу вам стихи, – предлагает она. – Вот Шевченко. Вы ведь любите Шевченко?
– Мы любим... – хором откликаются дети.
Марина читает стихи. На последних строчках голос ее звучит все тише и неуверенней:
– Нет, не читается сегодня, – решительно говорит Марина. Маленькая сиротливая кучка сдвигается ближе...
– Мы не можем петь, мамочка. Нас так мало... Нас было много раньше, – жалобно говорит Мышка.
Никто не отвечает ей... Стучит оторванной ставней ветер, а кажется всем, что в уголке террасы стучит швейная машинка, а может, это стучит в калитке Марьяшка своей неизменной ложкой... А может, в кухне месит тесто Лина, налегая на доску...
Динка смотрит на сад, и каждый падающий лист представляется ей цветным флажком, взлетающим над забором... И Динка не выдерживает.
– Мама, почему у нас все время какое-то горе? – уткнувшись в колени матери, спрашивает она.
– У нас нет горя! – резко отвечает Марина, словно встряхнувшись от тяжкого сна. – У нас никто не умер... Папа жив, Костя жив... Лина недавно приезжала... У нас нет горя... а если бы даже оно и было, то мы не поддались бы ему, не опустили головы. Надо думать о хорошем, а не о плохом, Дина!
– Конечно... – неуверенно поддерживает ее Алина. – Если Катя поехала, так ведь она поможет Косте и другим несчастным людям...
– А Лина вышла замуж за хорошего человека, Малайку, – это ведь тоже надо радоваться, да, мама? – стараясь попасть в тон сестре, предположила Динка.
– А папа наш любит нас... и тоже мы радуемся... – высунув из-под платка распухший нос, добавила Мышка.
Марина откинула назад голову и засмеялась.
– Значит, у нас нет горя? – весело сказала она. – Вот видите! Надо уметь во всем находить хорошее! Горе – это враг человека, с ним надо бороться не слезами, а мужеством! – твердо закончила Марина.
– Ну да! – вдохновленная ее словами, встряхнула головой Динка. – Горе – это враг! Но мы не поддадимся! – И, решив сразу проявить мужество, она вскочила и показала сестрам шиш. – Вот ему!
Алина шутя хлопнула ее по руке; все засмеялись.
– И еще... – сказала Марина, радуясь, что дети развеселились. – Еще часто бывает, что за горем следует радость... Вот как на небе: тучи, тучи, и вдруг солнышко...
– Динка! Вый-ди! Вый-ди! – вдруг раздалось за забором.
– Арбузы кричат! – засмеялась Динка и побежала к калитке. Навстречу ей выдвинулся Трошка; круглая физиономия его лоснилась от удовольствия.
– Погоди, я скажу... – оттолкнув выпрыгнувшего из кустов Миньку, заторопился он. – Слышь, Динка! Пароход «Надежда» вышел из Казани! Мы от Минькиного отца узнали!
Динка взвизгнула, хлопнула калиткой и помчалась к даче.
– Мама, мама! Ленька едет! – кричала в буйной радости Динка. – Ленька едет! – повторяла она, ликуя и кружась.
– Ну вот и пришла радость! – сказала с облегченным сердцем Марина.
– Но ведь это только для Динки... – разочарованно откликнулась старшая девочка.
– И для меня! – выскочила вдруг Мышка.
– И для нас! – строго сказала Марина. – Нам всем нужен такой верный, стойкий товарищ, как Леня.
– Он старше меня? – ревниво спросила Алина. Мать ничего не ответила. Она смотрела на младшую дочку и радовалась ее радости. Широко раскрыв руки и закинув голову, Динка смеялась и пела, кружилась и падала, надувая пузырем платье... Скучные осенние листья вдруг ожили. Красные, желтые, оранжевые, как разноцветные птицы, они веселыми стайками слетали с деревьев на голову и плечи девочки.
И Марине снова захотелось, чтобы на крыльце бодро и радостно зазвучали голоса детей.
– Ах, как же я не могу вспомнить ни одной хорошей песни! – с досадой сказала она, проводя ладонью по лбу и тщетно роясь в своей памяти. – Вспомните хоть вы, Алина, Мышка!
Но девочки тоже не могли вспомнить веселой песни; все, что они предлагали, в конце, или в середине, или с самого начала было грустное... А звонкий голос Динки раздавался уже в другом углу сада, и желтые печальные листья снова медленно и скучно падали на крыльцо.
Глава 79
Красные сапожки
Вот и Казань... Ленька стоит на борту парохода и смотрит на кривые улочки предместья, убогие домишки с плоскими крышами.
– Это еще, брат, не Казань... Это так около берега беднота ютится. Сама Казань эвон где! – говорит повар Никифорович, указывая рукой на затонувшие в желтеющих садах золотые маковки церквей. – Старинный город... Казань-матушка!
– А сколько здесь стоять будем? – спрашивает мальчик. Ему кажется, что прошло уже много дней и ночей, с тех пор как пароход «Надежда» отчалил от родной пристани... Сильно скучает Ленька. Плохо ест, не идет ему «знатный матросский харч» на пользу.
– Не в коня корм... – ворчит толстый кок Никифорович, подкладывая Леньке не в очередь лучшие куски. – Не могу откормить, ваше благородие, – говорит он капитану. – Шибко задумывается мальчонка...
Не радовала Леньку и подвесная койка. По ночам тяжело ворочался он с боку на бок, слышался ему горький плач покинутой Макаки... Представлялось ему, что идет она по берегу одна-одинешенька, остановится, оглянется... Нет Леньки!
Больше всего мучили мальчика ночные кошмары: никак не мог он забыть перекинутую на утес и оставленную второпях доску. Снилось: идет по этой доске Макака, пошатнулась, взмахнула руками: «Лень!.. Лень!..»
А доска тихо поворачивается под ней... Ленька вскакивал, крупный пот катился по его лицу... «Нет, не работа это, не жизнь это...» – тоскливо думал он. А все было бы хорошо, когда б не тоска по оставленной подружке. Матросы относятся к Леньке бережно и любовно; каждому бросается на помощь Ленька, не гнушается никакой работой. И промеж взрослых держится скромно; сидя за общим котлом, хлебает щи аккуратно, позади всех протягивает ложку...
– Хороший малец! Старательный, только уж больно невеселый, – докладывают капитану матросы.
Капитан зовет мальчика к себе в каюту, подолгу разговаривает с ним.
– Скучаешь, Леня? – часто спрашивает он.
Ленька молчит и смущенно улыбается.
