– Нет, мы в Киеве, а он – в Чернигове, это недалеко... В Киеве у нас много друзей: Малайку устроим куда-нибудь на завод и жить будем все вместе... – мечтает Марина.

– А я буду к вам приезжать! – весело заканчивает Олег.

– Господи! Хотя бы так-то... Настрадались мы в этом городе – одних обысков да беспокойств сколько было! Поедем, коль, отседова! И мы с Малай Иванычем около вас будем! Только вот местов нигде нет... Устроим ли Малай Иваныча-то? – беспокоится Лина.

– Устроим, – кивает головой Олег.

– Мама, мы правда уедем? А гимназия? Как же моя гимназия? – волнуется Алина.

– Мама, где эта Украина? Далеко отсюда? – с замиранием сердца спрашивает Динка.

– Ну, пристанете теперь! – машет рукой Марина. – Во-первых, это еще не скоро. Я даже не хотела вам говорить!

Алина и Динка успокаиваются, а Лина снова пригорюнивается. Но Марине уже не до нее: брат что-то тихо спрашивает, нетерпеливо смотрит на часы... Они отходят в сторону и, стоя вместе с Катей у перил, о чем-то тихо беседуют. Динке делается обидно за Лину, ей кажется, что все о ней забыли.

«Вот какие! – думает она. – Могли бы потом посекретничать!»

И, обняв Лину за шею, она тихо шепчет ей на ухо:

– Мы везде вместе будем. Куда бы ни поехали...

Лина молча прижимает ее к себе. Сестры еще долго шепчутся с братом, но Марина показывает глазами на притихшую, словно осиротевшую Лину, и Олег громко предлагает:

– А ну-ка, Лина, чернобровая дивчина, споем украинскую песню! Подхватывайте, сестрички! «Сидит голубь на дубочку, голубка летае», – тихо затягивает он.

Сестры подхватывают мягкий украинский напев, Лина, не выдержав, вступает со второй... На крыльце делается тепло и уютно. Динка, положив на колени Лине голову, смотрит на звезды. Мелкие и крупные светящиеся точки усеяли темное небо... Вот упала, покатилась на землю одна звездочка... Куда она упала? Вдруг скатится прямо на нее, Динку, и запутается в ее волосах...

горько жалуется в песне казак, полюбивший в чужом краю дивчину... Казаку надо ехать на Украину, где остались у него жинка и диты...

– «Раскроялось сердце мое на две половины...» – жалобно повторяет песня, и не звездочка срывается с неба, а тяжелая Линина слеза падает на Динкину голову.

«Не наездишься, не находишься...» – вспоминает Динка, и непонятные Линины слова надолго остаются в ее памяти.

Что делать, если сердце Лины не может разорваться пополам... И, прощаясь в этот вечер со своей преданной нянькой, Динка старается не плакать:

– Я знаю, Линочка, у тебя разрывается сердце на две половины. Я потерплю... Все равно уж ты не находишься, не наездишься теперь.

Динка не спит. Каждый день приходят к ней новые мысли, а иногда их собирается так много вместе со старыми, что невозможно заснуть. Трудно понять дела взрослых, но Динка уже знает, что они люди подневольные и стоит им только выйти за калитку, как суровая неволя сковывает все их желания. Плачет и рвется к ним Лина, но ее что-то не пускает. И сердце у нее раскалывается на две половины: одна – там, другая – здесь... Так, чем дольше живет на свете человек, тем больше узнает он плохого. То одно, то другое с ним случается...

Динка засовывает руку под подушку – там лежит узелок с Линиными гостинцами. Раньше, бывало, положишь в рот конфету и сразу успокоишься, а теперь от Лининых гостинцев еще горше на сердце... Бедная Лина! Динка кладет в рот маковку и, лениво разжевывая ее, машинально прислушивается к тихим голосам в соседней комнате. Там у мамы и Кати сегодня на всю ночь засиделись гости: Олег, Костя и Никич... Гости эти не чужие, но все-таки чего они сидят так поздно?

– Мышка... – шепчет Динка.

Но Мышка спит, отвернувшись к стене, а из маминой комнаты сразу открывается дверь, и Динка по привычке крепко закрывает глаза.

– Диночка, ты спишь? – шепотом спрашивает мама и долго стоит, наклонившись над кроватью.

Мама хочет, чтоб дети крепко спали, Динка, посапывая, молчит. Мышка спит взаправду, и мама на цыпочках выходит, плотно притворив за собой дверь.

«У взрослых все время секреты», – думает Динка. Но раз Леньке не грозит больше опасность, то можно не подслушивать. Разве только Костя скажет что-нибудь о Степане?

Но Костя говорит совсем другое:

– Марина! Вот, чтоб не забыть, ваш ключ от парадной двери. А этот – от черного хода. Я сделал два – один себе, один вам... Мне, наверное, придется некоторое время менять ночевки...

– Вы проходите через сарайчик? – спрашивает Марина, вешая около двери два ключа. – Через пустырь?

– Да, конечно, там очень удобно: на сарайчике висит большой замок, так что никаких подозрений... Отодвинешь доску, потом изнутри просунешь руку, откроешь замок – и сразу около двери. Замок без ключа, просто туго прикрывается... Очень удобно! – говорит Костя.

Динка вспоминает около черного хода их городской квартиры маленький дровяной сарайчик; он стоит в ряду других таких же сарайчиков для жильцов. На городской квартире никого нет, там вечно закрыты окна тяжелыми синими портьерами и в комнатах стоит нежилой, душный запах. Один раз они ездили с мамой в город и заходили туда... «Что делать Косте в их квартире, если там никого нет?» – удивляется Динка. Разговор кажется ей скучным, и, поворачиваясь лицом к стене, она закрывает глаза.

– На первые пять верст орловские рысаки. Дальше рабочие приведут три свежие лошадки, – говорит вдруг Олег.

Динка сразу открывает глаза:

«А! Катанье какое-то! Вот хитрые! Наверное, дядя Лека их к себе приглашает!» – думает она с завистью.

Но Костя говорит что-то другое:

– Имейте в виду погоду. Лодку может отнести по течению.

– Все это учтено. Держите на огонек папиросы, – отвечает Олег и начинает что-то тихо объяснять.

В разговор вмешиваются Катя и Марина, потом все стихает, и голосов почти не слышно... Под Динкиным окном хрустит песок; Динка осторожно приоткрывает окно, и сейчас же в комнату снова входит мама... Динка сонно ворочается... Мама укрывает ее и уходит... Разговор в комнате совсем затихает...

Потом Костя встает и выглядывает в сад.

– Там Алина, – говорит он, возвращаясь. – Удивительная девочка!

– Сашина дочка! – вставляет Никич. В его устах это высшая похвала.

Динка обиженно выпячивает нижнюю губу.

«Как будто только Алина Сашина дочка, – думает она, – а я и Мышка нет!.. Глупый этот Никич...»

Вообще она недовольна сегодня взрослыми – они так мало обращали внимания на Лину и весь вечер ждали Костю и переглядывались. Лина всего напекла, наварила, а мама так недолго посидела с ней на крыльце. Только что попели немного вместе. И дядя Лека плохо шутил, совсем не утешал Лину, а только сказал, что надо потерпеть... И на детей дядя Лека сегодня никакого внимания не обращал, как будто их вовсе нет на свете!

«Ладно, ладно! – думает Динка. – Можете совсем отказаться от своих детей! Мама тоже последнее время не разговаривает ни о чем, не читает вслух...»

Катя и та не обращает никакого внимания на Динку, даже не жалуется уже маме, все только своего Костю ждет да еще Мышку кормит гоголь-моголем. Динка чувствует горькую обиду, но сладкое воспоминание о гоголь-моголе заставляет ее залезть под подушку, в Линин узелок. Заложив в рот липкую конфету, она успокаивается. Конфета сосется медленно, а сон уже закрывает глаза. «Это не конфета, это тянучка», – с трудом соображает Динка, ей делается лень жевать...

А взрослые все шепчутся да шепчутся...