Нейлз. Он прекрасно понимал, что его саркастический тон лишь оттолкнет сына, но упрямство мешало ему отступиться, к тому же он устал после рабочего дня.— Ты никогда ни у кого не спрашиваешь разрешения,— продолжал он.— Приходишь домой в половине четвертого, пододвигаешь кресло к телевизору и торчишь перед ним до самого ужина. А после ужина опять пристраиваешься к этому проклятому ящику — и так до девяти. Но если ты не делаешь уроков, как же ты думаешь перейти в следующий класс?

- Я много узнаю из телевизора,— застенчиво сказал Тони.— О географии, о животных, о звездах...

— А сейчас о чем ты узнаешь? — спросил Нейлз.

Смешные человечки тянули веревку, каждый в свою сторону. Огромная птица подлетела и перекусила веревку клювом,— и человечки попадали вверх тормашками.

—Это — другое,— сказал Тони.— Это не образовательная программа. А бывает образовательная.

—Ах, да оставь ты мальчика, Элиот, оставь его в покое! —крикнула Нэлли из кухни своим нежным, звонким голосом.

Нейлз побрел на кухню.

—Ты не думаешь,— спросил он Нэлли,— что пять часов — с половины четвертого до девяти, с небольшим перерывом на ужин — слишком большой отрезок времени, посвященный телевизору?

— Да, конечно, это немало,— сказала Нэлли.— Но пойми: сейчас телевизор для него ужасно много значит, а потом он сам из него вырастет, вот увидишь.

— Пока что я вижу только то, что телевизор для него ужасно много значит,— сказал Нейлз.— Это заметно невооруженным глазом. Когда мы с ним ходили покупать подарки на елку, он ничем не интересовался и только думал о том, чтобы поскорее вернуться к телевизору. Ему было совершенно все равно, какой подарок мы купим тебе или его кузенам, теткам и дядюшкам. Он вел себя как одержимый. Все симптомы наркомании. Совсем как у меня, когда приближается время коктейлей, С той разницей, что мне уже тридцать четыре и я пытаюсь не превышать определенного числа коктейлей и сигарет.

— Он еще маленький и не знает меры,— возразила Нэлли.

— Он не хочет ни бегать на лыжах, ни играть в футбол, ни делать уроки, он даже гулять не выходит из боязни пропустить какую-нибудь телевизионную программу.

— Я уверена, что он вырастет из этого увлечения,— повторила Нэлли.

— Из наркомании не вырастают. Здесь нужно либо самому сделать усилие, либо чтобы кто-то это усилие сделал за тебя. Наркомания не излечивается сама собой.

Нейлз зашагал обратно, через столовую и темный коридор в подземное царство, за окном которого шуршал дождь. Некто в клоунском наряде сюсюкающим голосом убеждал своих друзей, чтобы те, в свою очередь, убедили мамочку купить им игрушечную машину с электрическим двигателем. Нейлз включил свет и увидел, что для его сына ничего сейчас не существует, кроме сюсюкающего клоуна на экране.

— Ну вот,— сказал Нейлз.— Я только что говорил с мамой, и мы решили, что пора что-то придумать с телевизором.— Клоуна сменили кукольные слон и тигр и принялись в обнимку отплясывать вальс.— Я думаю, одного часа в день довольно, а время ты можешь выбрать сам.

Угроза ограничить время, которое он проводил у телевизора, нависала над Тони и прежде, но всякий раз его выручало либо вмешательство матери, либо забывчивость отца. При мысли о томительных и пустых часах после школы без телевизора Тони расплакался,

— Слезы тебе не помогут,— сказал Нейлз.

К слону и тигру присоединились еще какие-то звери, и все танцевали вальс.

— Кончай, папа,— сказал Тони.— Это не твое дело.

— Ты мой сын,— сказал Нейлз,— и мое дело, чтобы из тебя вышел человек. Прошлым летом мы нанимали репетитора, чтобы ты перешел в другой класс, а если ты будешь приносить такие отметки, никто тебя не переведет. Или ты считаешь, что это не мое дело — перейдешь ты в следующий класс или нет? Если бы тебе дать волю, ты, пожалуй, и вообще не ходил бы в школу. Включал бы телевизор чуть свет и не выключал бы до самой ночи.

— Ах, ну кончай же, папа,— сказал Тони,— и оставь меня, пожалуйста, в покое!

Тони выключил телевизор, вышел в холл и занес ногу на ступеньку.

— А ну-ка, сынок, вернись! — закричал Нейлз.— Вернись сейчас же, а то я тебя сам верну.

— Ну что ты на него рычишь! — вмешалась Нэлли, выходя из кухни.— Я жарю куропаток, и от них так вкусно пахнет, и мне было так хорошо от того, что ты дома, а ты взял и все испортил.

- Может, мне тоже было хорошо,— сказал Нейлз.— И потом, как бы вкусно ни пахли куропатки, это не резон для того, чтобы отмахиваться от задач, которые перед нами ставит жизнь.

Нейлз подошел к лестнице и крикнул:

— Иди-ка сюда, сынок, быстро! А то не будет тебе телевизора целый месяц. Слышишь? Спускайся сейчас же, а то не будет тебе телевизора целый месяц.

Мальчик медленно спустился по ступенькам.

— Ну вот, а теперь садись, поговорим,— сказал Нейлз.— Я сказал, что ты можешь смотреть телевизор по часу в день, и от тебя требуется лишь выбрать время.

— Откуда я знаю,— сказал Тони.— Я люблю программу, которую дают в шесть и в семь...

— Ты хочешь сказать, что часа тебе мало, так, что ли?

— Не знаю,— сказал Тони.

— Налей-ка мне виски с содовой, Элиот,— попросила Нэлли.

Нейлз налил ей виски и содовой и вновь принялся за Тони.

— Ну, что ж, - сказал он.— Так как ты сам не можешь решить, придется мне решить за тебя. Во- первых, я буду следить, чтобы прежде, чем сесть за телевизор, ты сделал уроки.

- Но я возвращаюсь в полчетвертого, а когда автобус запоздает, то и того позже,— сказал Тони.—И если мне сразу делать уроки, я пропущу программу, которую дают в четыре.

— Это, конечно, большое горе,— сказал Нейлз.— Большое горе.

— Ах, оставь его,— сказала Нэлли.—Пожалуйста, оставь его в покое. На сегодня хватит.

— Мы говорим не о сегодня, а о всей неделе, включая и субботу, и воскресенье, и праздники. Поскольку никто из вас не желает принять решения, придется мне взять все на себя. Я выкину эту проклятую игрушку на помойку.

— Ой, папочка, не надо!— вскричал Тони.— Пожалуйста, не надо! Ну, пожалуйста! Я буду учиться лучше, вот увидишь! Я постараюсь!

— Я это уже который месяц от тебя слышу,—сказал Нейлз.— А толку никакого. Ты давно обещаешь взяться за ум, а сам только и делаешь, что торчишь у телевизора. Допускаю, что намерения у тебя самые лучшие, но, увы, результатов не заметно. Итак, с телевизором покончено.

— Ах, нет, Элиот, прошу тебя,—взмолилась Нэлли.— Ну, пожалуйста! Он так любит телевизор. Неужели ты не понимаешь, что он его любит?

— Я знаю, что он его любит,— сказал Нейлз.— Именно поэтому я его и выброшу на помойку. Я люблю джин, люблю сигареты, но сейчас я курю лишь четырнадцатую за день и пью четвертый коктейль. Если бы я начинал пить с половины четвертого и пил не отрываясь до девяти, это значило бы, что я болен и, следовательно, нуждаюсь в посторонней помощи.

Нейлз выдернул вилку телевизора из розетки и подхватил его на руки. Ящик оказался тяжелым, держать его было неловко. Откинувшись назад, как беременная женщина, Нейлз двинулся с ним на кухню, волоча за собой шнур.

— Папочка, папочка, не надо! — кричал Тони.— Я не буду, не буду, не буду! — И мальчик, встав на колени, протянул к отцу молитвенно сложенные руки — жестом, который он, наверное, видел в какой-нибудь телевизионной мелодраме.

— Элиот, Элиот!—взвизгнула Нэлли.—Перестань, перестань! Ты сам пожалеешь, Элиот. Ты пожалеешь!

Тони бросился к матери в объятья. Оба плакали.

— Я это делаю не оттого, что мне так хочется! — крикнул Нейлз.— Вы думаете, я сам не люблю смотреть футбол и бейсбол, когда бываю дома? В конце концов ведь я выложил денежки за этот проклятый ящик! И все-таки я его выкину — не оттого, что хочу, а оттого, что должен.

— Не смотри, не смотри, мой милый,— сказала Нэлли сыну, прижимая его к себе.

Дверь из кухни во двор была заперта, и Нейлзу пришлось опустить ящик на пол, чтобы ее отпереть.