что я имею в виду. Вот телеграмма Основательницы ее ученикам. Дата – 27 июня через четыреста тринадцать лет с нынешнего дня; она напечатана в бостонской газете, я принес ее сегодня утром
– Что такое бостонская газета?
– Ну это так просто не объяснишь – рисунки, колонки, подвалы и прочее. Погоди, я расскажу тебе про газеты в другой раз, сейчас я хочу прочесть телеграмму.
– Видишь? До слова «народами» понять телеграмму может каждый. Разразилась чудовищная война; она продолжалась семнадцать месяцев, в ходе ее были уничтожены флоты и армии, и вот Основательница в семнадцати словах сообщает своим ученикам: я полагала, что войну можно остановить молитвой, и потому приказала вам молиться; это была ошибка Смертной души, а я думала, что идея ниспослана мне свыше; отныне повелеваю, чтоб вы прекратили молиться за мир и переключились на вещи более доступные нашему пониманию – стачки и бунты. Остальное, вероятно, означает, означает… Дай-ка я еще раз прочту текст. Смысл, вероятно, в том, что он больше не внемлет нашим молитвам, ибо мы докучаем ему слишком часто. Дальше идет «часто суесловим». Тут туман сгущается в непроницаемую мглу, непостижимые несуразицы застывают ледяными глыбами. Итак, подытоживаем и получаем результат – молитву следует прекратить, это сказано ясно и определенно, а вот почему – остается неясным. А что, если непостижимая, не поддающаяся толкованию вторая часть послания особенно важна? Скорей всего, так оно и есть, потому что о первой части этого не скажешь; итак, что нас ждет? Что ждет нашу планету? Катастрофа? Катастрофа, которую мы не в силах предотвратить; и все потому, что не понимаем смысла слов, чье назначение – описать ее и указать, как ее предотвратить. Теперь ты понимаешь, какую важную роль играет в таких делах толкователь Но если половина послания написана слогом наивной школьницы, а вторая – на диалекте чокто[36], толкователь неизбежно попадет впросак, и делу будет причинен колоссальный ущерб.
– Ты, конечно, прав. А что такое «господь всеобъемлющий»?
– Я – пас.
– Ты – что?
– Пас. Богословское выражение. Оно, вероятно, значит, что Основательница вступила в игру, полагая, что господь объемлет лишь половину и нуждается в помощи, потом, осознав, что он всеобъемлющ и играет на стороне противника, Основательница решила расплатиться наличными и выйти из игры. Я думаю, моя догадка правильна, во всяком случае, она разумна: за семнадцать месяцев Основательница не отыграла ни одной ставки; не удивительно, что в такой ситуации ей вдруг срочно понадобилось повидаться с другом. Я уже говорил тебе, что во времена Римской империи дело вылетело в трубу из-за плохого толкования снов. Вот Светоний[37], к примеру. Он пишет об Атии, матери августейшего Юлия Цезаря: «Перед родами ей приснился сон, что чрево ее протянулось до звезд и заняло все пространство между небом и землей». Как ты растолкуешь этот сон, Август?
– Кто – я? Навряд ли я смогу его растолковать. Но я бы хотел увидеть это зрелище, наверное, оно было великолепно.
– Да, вероятно. Но разве это тебе ничего не говорит?
– Н-нет, ничего. А что ты предполагаешь – несчастный случай?
– Конечно, нет! Это же не явь, а всего лишь сон. Он был послан Атии как весть, что ей предстоит произвести на свет нечто выдающееся. И что же, по-твоему, она произвела?
– Я… Нет, не знаю.
– А ты угадай!
– Ну, может быть… может быть, дозорную башню?
– Фу, ты не способен толковать сны. Сон Атии – яркий пример того, как трудно приходилось в те дни толкователям снов. Сновидческие послания сделались уклончивыми и зыбкими, как телеграмма Основательницы, и вскоре произошло то, что и должно было произойти, – толкователи разуверились в своем ремесле, работали спустя рукава, скорей гадали, чем толковали, и в конце концов совсем обанкротились. Рим отказался от сновидческих посланий и перешел на пророчества по внутренностям.
– Ну, раз они заглядывали в нутро, то, наверное, больше не ошибались, верно я говорю, Сорок четвертый?
– Я имею в виду внутренности птиц, точнее – цыплят.
– Я бы на это деньги не поставил! Что может знать о будущем цыпленок?
– Эх, ты не постиг идею, Август. Дело не в том, что знает цыпленок – он ничего не знает, – но по состоянию его внутренностей в момент забоя авгуры предугадывали судьбы императоров – вот какой способ общения с толкователями избрали римские боги, когда сновидческое дело заглохло, а «Уэстерн юнион» еще не появилась. Идея была хороша тем, что внутренности цыпленка часто сообщали толкователям больше, чем римский бог в пьяном виде, а он вечно был навеселе.
– Сорок четвертый, а ты не боишься так говорить о боге?
– Ничуть. А почему я должен бояться?
– Потому что твои высказывания непочтительны.
– Никакой непочтительности в них нет.
– Нет? Тогда что же ты называешь непочтительностью?
– Непочтительность – это неуважение другого человека к твоему богу, но не существует слова,
