понятно: с таким грузом на плечах не до разговоров

За ним шел Бинкс! Снова похвалы и ворчание в ответ Следующим был Мозес Хаас – подумать только! Потом – Густав Фишер! А за ним, замыкая процессию, – Эрнест Вассерман! Навсенаплюй глазам своим не поверил, так и сказал:

– Не верю, не могу поверить! Неужели это ты, Эрнест?

Тот послал его к черту, и Навсенаплюй успокоился: значит, глаза его не обманывают Это любимое выражение Эрнеста, по нему его можно узнать и в темноте

Катрина словно языка лишилась – стояла, как завороженная. Лишь когда все ящики погрузили в фургон и печатники скрылись один за другим, она обрела дар речи.

– Вот так штука, – молвила она.

Навсенаплюй догнал печатников и предложил устроить товарищескую пирушку, но они огрызнулись в ответ, и он отказался от своей затеи.

Фургон уехал на рассвете; почетные гости встали поздно, позавтракали, расплатились с хозяином и, распив на прощанье бутылочку, отбыли в своем экипаже. Часов в десять довольный мастер, исполненный добрых чувств, готовый на радостях всех простить, собрал печатников в гостиной и произнес речь, превознося до небес благородство людей, которые в последний момент побороли в себе желание сотворить зло, загрузили прошлым вечером фургон и таким образом спасли честь и благополучие этого дома, и он продолжал в том же духе со слезами на глазах, и голос его срывался от волнения; печатники смотрели с недоумением то друг на друга, то на мастера, открыв рты, не в силах вымолвить ни слова. Наконец Катценъямера прорвало:

– Что за черт! Да ты, похоже, бредишь наяву? С ума рехнулся! Мы для тебя ничего не спасали. Мы никаких ящиков не переносили. – Тут Катценъямер совсем разошелся и ударил кулаком по столу. – Скажу больше – мы устроили так, чтобы никто другой не грузил ящики в фургон, пока нам не заплатят за вынужденное бездействие'

Только представьте себе эту картину! Мастер был потрясен и минуту-две не мог выговорить ни слова, потом в грустной растерянности обернулся к Навсенаплюю:

– Не приснилась же мне вся эта история. Ты сказал, что они…

– Конечно. Я сказал, что они загрузили ящики.

– Нет, вы послушайте! – закричал Бинкс, вскакивая с места.

– …Вон те пятеро. Катценъямер шел первым, а Вассерман замыкающим…

– Наверняка знаю, как то, что моя фамилия Вас…

–. И каждый нес на плечах ящик

Тут все остальные печатники повскакали с мест, и последние слова Навсенаплюя потонули в оскорбительном хохоте, из которого вырывался лишь бычий рев Катценъямера:

– До чего договорился этот помешанный! Каждый нес на плечах по ящику! А ящик-то весит пятьсот фунтов!

Все подхватили заключительные слова Катценъямера как рефрен и выкрикивали их во все горло. Навсенаплюй оценил убийственную силу аргумента и сразу растерялся; печатники это заметили и набросились на него – кричали, чтоб он очистил душу от греха и умерил свою фантазию. Положение было трудное, и Навсенаплюй не пытался изобразить, будто дело обстоит иначе.

– Я не понимаю, не могу объяснить, в чем тут секрет – тихо, почти униженно признался он. – Сознаю, что человеку не под силу поднять такой ящик в одиночку, и все же – это верно, как то, что я стою перед вами, – я сказал правду: я видел вас своими глазами. Видела и Катрина. Видели не во сне, а наяву. Я говорил с каждым из пяти. Я видел, как вы загрузили ящики в фургон. Я…

– Прошу прощения, – вмешался Мозес Хаас, – никто не загружал ящики в фургон, никому не удалось бы это сделать. Фургон все время был у нас под присмотром. Воображение у джентльмена так разыгралось, что он, чего доброго, скажет, будто фургон уже уехал и мастеру заплатили? – добавил он с ехидцей.

Шутка была удачной, и все охотно посмеялись.

– Да, мне заплатили, – без тени улыбки подтвердил мастер.

– Разумеется, фургон уже уехал, – сказал Навсенаплюй.

– С меня хватит! – заявил Мозес, поднявшись с места. – Игра зашла слишком далеко и ведется весьма бесцеремонно. Пошли, повторишь свои слова перед фургоном. Если у тебя хватит нахальства проделать это, следуй за мной.

Мозес направился к двери, печатники толпой кинулись за ним: всем было любопытно посмотреть, что произойдет. Я заволновался. Моя уверенность в правоте Навсенаплюя уже наполовину улетучилась; поэтому я испытал огромное облегчение, убедившись, что двор пуст.

– Ну а теперь что скажешь' Есть там фургон или нет? – допытывался Мозес.

Навсенаплюй просветлел лицом: он вновь обрел былую уверенность.

– Не вижу фургона, – сказал он удовлетворенно.

– Не может быть! – хором воскликнули печатники.

– Может, нет там никакого фургона.

– Вот дьявольщина! Чего доброго и мастер скажет, что и он не видит фургона?

– Разумеется, не вижу, – подтвердил мастер.

– Нда-а, – протянул Мозес, чувствуя, что зашел в тупик Потом вдруг его озарила новая идея. –