– А, тогда еще куда ни шло, Гек. Знаешь, если они не дерутся, это означает только, что беда где-то рядом ходит. Нужно просто держать ухо востро да увиливать от нее. Ладно, на сегодня мы это дело отставим и просто поиграем. Ты когда-нибудь слышал о Робин Гуде, Гек?

– Нет, не слышал. А он кто?

– Ну, один из величайших людей, какие только жили в Англии, – и самый лучший. Он был грабителем.

– С ума сойти. Я бы тоже не отказался. И кого он грабил?

– Только шерифов, епископов, богачей да королей – ну и прочую публику в этом роде. Бедных никогда не трогал. Он их любил. И всегда делился с ними по честному.

– Хороший, видать, был малый.

– Еще какой, Гек! Да он был самым благородным человеком на свете. Больше там таких нет, точно тебе говорю. Он мог отдубасить любого мужчину Англии, даже если бы ему одну руку за спину привязали, а из своего тисового лука с первой стрелы пробивал монету в десять центов, до которой от него было полторы мили.

– А тисовый лук это что?

– Откуда ж мне знать? Лук, наверное, такой, что же еще? И если он попадал только в край монеты, то бросался на землю и плакал – ну и ругался, конечно. Так что, давай поиграем в Робин Гуда – это самая что ни на есть благородная игра. Я тебя научу.

– Давай.

И они проиграли в Робин Гуда до самого вечера, время от времени бросая тоскующие взгляды вниз, на дом с привидениями, и обмениваясь замечаниями о своих ожиданиях на завтра. Когда же солнце стало клониться к западу, мальчики отправились, перерезая длинные тени, к дому и вскоре скрылись из виду в лесу Кардиффской горы.

В субботу, сразу после полудня, они снова появились у сухого дерева. Покурили в тени, поболтали, покопались немного в последней вырытой ими яме – без особой надежды, просто потому, что, по словам Тома, много было случаев, когда люди сдавались, остановившись в каких-нибудь шести дюймах от клада, а потом приходил кто-то другой и забирал его, разок ткнув лопатой в землю. На сей раз этого не случилось и мальчики, положив на плечи кирку и лопату, пошли прочь от дерева, довольные тем, что не стали шутить шутки с фортуной, но исполнили все, чего она требует от кладоискателей.

Когда они подошли к дому с привидениями, безмолвие, облекавшее его под палящим солнцем, показалось им таким жутким и страшным, а уединенность и заброшенность такой гнетущей, что они испугались и какое-то время не решались войти в него. Но, наконец, подкрались к двери и, трепеща, заглянули внутрь. И увидели лишенную пола, заросшую травой комнату, неоштукатуренные стены, древний очаг, зияющие окна, почти развалившуюся лестницу и свисавшую отовсюду драную, заброшенную ее изготовителями паутину. Они вошли в дом, осторожно, с учащенно бьющимися сердцами, разговаривая шепотом, ловя ушами малейший звук, тела их были напряжены, а сами они – готовы мгновенно удариться в бегство.

Однако мало-помалу они освоились и на смену страху пришел критический,  заинтересованный осмотр комнаты, – производя его, мальчики и любовались своей отвагой, и дивились ей. А завершив осмотр, надумали подняться наверх. Конечно, это отрезало бы им путь к отступлению, однако они принялись подзадоривать друг друга, что привело, разумеется, к единственно возможному результату – мальчики бросили кирку и лопату в угол и полезли по лестнице вверх. Там царила все та же разруха. Правда, в углу обнаружился обещавший множество тайн чулан, однако обещания его оказались надувательством – ничего интересного в чулане не нашлось. К этому времени мальчики расхрабрились окончательно. Они совсем уж собрались спуститься вниз и приняться за работу, как вдруг…

– Чш! – произнес Том.

– Что там? – белея от страха, спросил Гек.

– Чш!... Вот!... Слышишь?

– Да!... О, Господи! Давай сбежим!

– Сиди! Не шевелись! Они прямо к двери идут.

Мальчики растянулись на полу, припав глазами к дыркам от выпавших сучков, которых немало было в его досках, и замерли в ожидании, в жалком страхе.

– Остановились… Нет – подходят… Вошли. Не шепчи больше ни слова, Гек. Боже ты мой, лучше бы я сюда не совался!

В дом вошли двое мужчин. Каждый из мальчиков сказал себе: «Один – это старый глухонемой испанец, который в последнее время пару раз забредал в городок, а другого я никогда раньше не видел».

«Другой» был существом оборванным и косматым, а физиономию имел до крайности неприятную. Лицо же кутавшегося в мексиканский плащ испанца украшали косматые седые бакенбарды, длинные седые же волосы, спадавшие из-под сомбреро, и зеленые очки. Приближаясь к дому, «другой» что-то негромко говорил; войдя, оба уселись на землю лицом к двери, привалились спинами к стене, и «другой» заговорил снова. Говорил он теперь без опаски, так что различить его слова мальчикам оказалось нетрудно: