только сумел припомнить. Его обуяла такая досада, что он чуть не расплакался. Эмми, чье сердце пело от счастья, весело тараторила что-то, шагая с ним рядом, а он словно язык проглотил. Он не слышал того, что говорила Эмми, и когда она умолкала, ожидая ответа, лишь бормотал в знак согласия нечто бессвязное, да по большей части и неуместное. Ноги же Тома раз за разом приносили его на задний двор, чтобы еще раз обжечь ему душу ненавистной картиной. Он просто не мог ничего с ними поделать. В особое же исступление приводило его то, что Бекки Тэтчер, казалось (то есть это Тому так казалось), забыла даже о том, что он вообще существует на свете. Хотя она, разумеется, видела его и понимала, что выигрывает сражение, и радовалась, что Том страдает так же, как заставил страдать ее.
Радостная болтовня Эмми становилась невыносимой. Том пару раз намекнул ей, что у него имеются некие не терпящие отлагательств дела. Тщетно – девочка продолжала щебетать, как ни в чем не бывало. «Ах, пропади ты пропадом, как же мне от тебя избавиться?» – думал Том. В конце концов, он заявил напрямик, что должен заняться этими самыми делами, – она же простодушно сообщила, что после уроков «будет здесь». И Том поспешил покинуть Эмми, возненавидев ее еще сильнее.
«Ну хоть бы другой кто-нибудь! – думал Том, скрежеща зубами. – Любой мальчишка, а не этот расфуфыренный хлыщ, прикативший из Сент-Луиса и строящий из себя аристократа! Ну ладно, я уже накостылял тебе в день твоего приезда и еще накостыляю! Подожди, попадешься ты мне в руки! Вот уж тогда я…».
И Том вступил в бой с воображаемым врагом – месил кулаками воздух, лягался и уворачивался от ударов. «Ну что, получил, получил? Пощады просишь? Так вот тебе напоследок, чтобы знал!». В общем, будущее побоище завершилось полной его победой.
А в полдень Том сбежал домой. Совесть его не могла и дальше сносить благодарное счастье Эмми, а ревность – терпеть то, другое злосчастье. Бекки вновь принялась рассматривать с Альфредом картинки, однако минуты шли, страдающего Тома нигде видно не было, торжество ее начало омрачаться, и она утратила к книжке всякий интерес – на смену ему явилась рассеянная хмурость, а там и грусть; раза два или три она навостряла уши, заслышав чьи-то шаги, однако надежда обманывала ее – Том не появлялся. В конце концов, она совершенно пала духом и пожалела, что зашла так далеко. Бедный Альфред, заметив ее непонятное равнодушие, продолжал восклицать: «А вот еще интересная картинка! Посмотрите!», и Бекки, потеряв, наконец, терпение, сказала: «Да отстаньте вы! Не нужны мне ваши картинки!» – и залилась слезами, и встала, и пошла прочь от него.
Альфред засеменил следом, пытаясь утешить девочку, но Бекки заявила:
– Уйдите, оставьте меня в покое! Я вас ненавижу!
Мальчик замер на месте, гадая, что он такого сделал – она же обещала смотреть с ним картинки всю полуденную перемену, – а плачущая Бекки удалилась. Альфред, теряясь в догадках, забрел в опустевшую школу. Он был унижен и зол. И вскоре истина открылась ему – Бекки просто-напросто воспользовалась им, чтобы насолить Тому Сойеру. От этой мысли ненависть к Тому вспыхнула в нем с новой силой. Ему захотелось устроить этому негодяю какую-нибудь пакость, но так, чтобы не пострадать самому. И тут он увидел на парте оставленный Томом учебник. Удобнейший случай! Альфред, возблагодарив судьбу, открыл его на предстоящем уроке и залил страницу чернилами.
Бекки, заглянувшая в этот миг в окно, к которому Альфред стоял спиной, увидела, что он делает, и тихонько, не обнаружив себя, отступила от окна. Она поспешила домой, намереваясь найти Тома и все ему рассказать – Том поблагодарит ее и все их горести останутся позади. Однако, пройдя всего лишь половину пути, Бекки передумала. Ей вспомнилось, как обошелся с ней Том, когда она приглашала всех на пикник, и стыд ожег ее душу. Нет уж, пусть его высекут за испорченный учебник, она не станет мешать этому, потому что ненавидит его и будет ненавидеть до конца своих дней!
Глава XIX. Жестокое «Я не подумал»
Домой Том пришел в настроении пресумрачном, однако первые же слова, услышанные им от тети Полли, показали, что здесь ему утешения не найти.
– Том, я с тебя шкуру заживо сдеру!
– Но что я такое сделал, тетя?
– Да уж сделал, и предостаточно. Я прихожу к Сирини Харпер, думаю, старая дура, что она поверит во всю чепуху, которую ты нагородил тут насчет твоего сна, и пожалуйста, она уже слышала от Джо, что ты побывал той ночью в доме и подслушал все наши разговоры. Не знаю, Том, кто может вырасти из мальчика, который позволяет себе такие поступки. Мне так горько думать, что ты мог, не сказав ни слова, позволить мне пойти к Сирини Харпер, чтобы я выставила себя на посмешище.
Да, теперь Том увидел случившееся с новой для него стороны. До этой минуты, утренняя уловка его представлялась мальчику и остроумной, и изобретательной. Теперь же она выглядела попросту убогой и подлой. Он свесил голову и поначалу не смог найти никаких слов. Но затем сказал:
– Тетушка, мне жаль, что я так поступил – я не подумал.
– Ах, дитя, ты никогда не думаешь. Ни о чем, кроме собственных удовольствий. Ты вон додумался приплыть сюда ночью с острова Джексона, чтобы посмеяться над нашими бедами, додумался, как одурачить меня враньем про твой сон, а додуматься до того, что нас можно бы и пожалеть, уберечь нас от горя, – куда там.
– Тетушка, теперь я понимаю, что это было низко, но я тогда ничего низкого и в мыслях не имел. Честное слово, не имел. И потом, я пробрался сюда вовсе не для того, чтобы смеяться над вами.
