– Что зря-то болтать… Выпьем сраму досыта… На милость сдаемся.

Бутурлин щелкнул кремнями двух пистолетов, сунул их за пояс, надвинул шляпу на лоб, вышел из землянки:

– Трубача!

К нему придвинулись офицеры:

– Иван Иванович, ну что? Сдаемся?

– Мы готовы умереть, Иван Иванович… Да ведь от своих же умирать-то…

В версте от русского лагеря, на мызе, Карл и генералы приняли Бутурлина. Шведы, так же как и русские, боялись завтрашнего дня. Поломавшись для чести, согласились пропустить на ту сторону Наровы все русское войско при оружии и со знаменами, но без пушек и обозов. В залог потребовали доставить на мызу всех русских генералов и офицеров, а войско пусть идет с богом домой… Бутурлин попытался было спорить. Карл сказал ему с усмешкой:

– Из любви к брату, царю Петру, спасаю его славных генералов от солдатской ярости. В Нарве вам будет спокойнее и сытнее, чем при войске.

Пришлось согласиться на все. Взвод кирасир поскакал брать заложников. Шведские саперы, запалив на берегу костры, начали наводить мост, чтобы как можно скорее спровадить русских за реку. Первыми покинули лагерь семеновцы и преображенцы, – со знаменами и оружием, под барабанный бой перешли мосты; солдаты все были рослые, усатые, угрюмые. На плечах несли раненых. Когда стала проходить дивизия Вейде, шведские кирасиры угрожающе придвинулись, потребовали сдать оружие. Солдаты, матерясь, бросали мушкеты. Остальные полки прогнали уже просто – выстрелами…

На рассвете остатки сорокапятитысячной русской армии – разутые, голодные, без командиров, без строя – двинулись обратной дорогой. Вслед им бастионы крепости Иван-города послали несколько бомб…

Весть о нарвском разгроме догнала Петра в день, когда он въехал в Новгород, на двор воеводы. В раскрытые ворота за царской повозкой вскакал на шатающейся лошади Павел Ягужинский, соскочил у крыльца и блестящими глазами глядел на царя.

– Откуда? – нахмурясь, спросил Петр.

– Оттуда, господин бомбардир.

– Что там?

– Конфузия, господин бомбардир…

Петр быстро низко опустил голову. Разминая ноги, подошел Меньшиков, – сразу все понял: что было спрошено и что отвечено. Воевода Ладыженский, пучеглазый старичок, стоя на нижней ступени, разинул рот, – колючий ветер поднимал его редкие волосы.

– Ну… Идем, расскажи. – Петр поставил ногу на ступень и вдруг повернулся к воеводе, будто с великим изумлением разглядывая этого новгородского правителя: – У тебя все готово к обороне?

– Великий государь… Ночи не сплю, все думаю: как тебе угодить? – Воевода Ладыженский стал на колени, молил собачьими глазами, трепетал вывороченными веками. – Где ж его оборонять?.. Город худой, рвы позавалились, мост через Волхов сгнил совсем… Да и мужиков не сгонишь из деревень, лошадей всех побрали в извоз… Смилуйся…

Воевода не говорил, а вопил, хватался за ноги государя, Петр отряхнул его от ноги, взбежал в сени. Там повскакали с мест монахи, монашки, попы, старцы в скуфейках. Один, с гремящими цепями на голом теле, пополз под лавку…

– Это что за люди?

Чернорясные и попы замахали туловищами. Строгий, сытый иеромонах стал говорить, закатывая зрачки под лоб:

– Не дай запустеть монастырям и храмам божьим, великий государь. Указом твоим велено с каждого монастыря брать до десяти и более подвод и людей с железными лопатами, сколько вмочно, и кормы им… И от каждого прихода ставить подводы и людей же… Воистину сие выше сил человеческих, великий государь… Одною милостыней живем Христа ради…

Петр слушал, держаясь за дверную скобку, – выпучась, оглядывал кланяющихся.

– От всех монастырей челобитчики?

– От всех, – враз бодро ответили монахи. – От всех, от всех, милостивец наш, – клиросными голосами пропели монашки…

– Данилыч, не выпускать никого, поставь караул!..

Войдя в столовую, он велел Ягужинскому рассказывать о конфузии. Не присаживаясь, шагал по низенькой, жаркой комнате, брал со стола соленый огурец, жевал, торопливо переспрашивал. Павел Ягужинский рассказал о потере всей артиллерии, о гибели в Нарове тысячи всадников шереметьевской конницы, о гибели пяти тысяч солдат на разломавшемся мосту, – да более того убито во время боя, – о сдаче в плен семидесяти девяти генералов и офицеров (в их числе и раненый Вейде), о злосчастном отступлении войска – без командиров и обозов (остались только младшие офицеры и унтер-офицеры, и то главным образом в гвардейских полках)…

– Герцог первый сдался? Цезарец-то, герой, сукин сын! И Блюмберг с ним? Алексашка, можешь понять? Брат родной – Блюмберг – ускакал к шведу… Вор, вор! (Изо рта Петра летели огуречные семечки.) Семьдесят девять предателей! Головин, Долгорукий, Бутурлин Ванька, знал я, что – дурак… но – вор! Трубецкой, боров гладкий! Как они сдались?..

– Подъехал к землянке капитан Врангель с кирасирами, наши отдали ему шпаги…

– И ни один, – хотя бы?..

– Которые плакали…

– Плакали! Ерои! Что ж они, – надеются: я после сей кон-фузии буду просить мира?