— О, еще бы! — воскликнула, отмечая, как расслабляется не уличенный ею во лжи Мыльников. — Женщины — просто ужасные создания. И женись на них, и заботься, и все капризы их исполняй, и с характером их мирись. Ненавижу женщин!

— Правда? — Мыльников был искренне удивлен. — Вы серьезно?

— Ну конечно! — выпалила так же искренне. — Я их ненавижу — они меня. Хотя должна вам сказать, что и мужчины вряд ли питают ко мне теплые чувства. Замуж не хочу, детей не хочу, не влюбляюсь, не ревную, хочу дорого одеваться, вкусно есть, много заниматься сексом — ну за что такую любить? Вам бы такая понравилась?

— Да, мне вы нравитесь. — Мыльников замолчал, и она поняла, что опять переборщила. Он и так был напряженный из-за женушки своей, а тут еще она, якобы пострадавшая, начала его смущать. Она ведь, на его взгляд, должна была бы сейчас рыдать безутешно или испуганно вжиматься в кресло, затравленно поглядывать на дверь, не отвечая на вопросы и тупым безразличным голосом прося оставить ее одну. А она, бездушная тварь, еще полчаса назад представлявшая с ужасом, что сейчас кто-то пойдет мимо ее квартиры и увидит, что дверь открыта, и войдет, и изнасилует ее — не страшно, что изнасилует, страшно, что может спидоносцем оказаться, и еще вынесет все то немногое ценное, что у нее тут есть, а то и решит ее придушить, — уже расцвела. — Вы мне нравитесь, Марина, — вы такая… То есть я таких не встречал…

В этом у нее не было сомнений. Но она не стала развивать тему — потому что Мыльников уже косился на коридор, может, жалел, что сказал лишнее.

— О, Андрей, простите меня — я говорю такие глупости… — Она это произнесла извиняющимся тоном, напрочь убирая из голоса кокетство, глядя на него с грустной улыбкой. — Просто я так нервничала, все было так ужасно, и так приятно сейчас болтать всякую чушь. Вы не обращайте на меня внимания — это нервное…

— Ну что вы — я ведь понимаю все. — Мыльникову сразу стало легче. — Я задам еще пару вопросов, ладно? — Чтобы отчет прямо с утра у начальства был. А вообще знаете — что вас дергать, и так все понятно. Хотел, чтобы вы замолчали, угрожал, пугал — а потом подумал, что все, дело сделано. Слава Богу, что так все кончилось — сейчас ведь, если что, стреляют сразу. У отморозков же этих как: нет свидетеля — нет проблемы. А этот, видно, профессионал, серьезный человек — продумал все, решил, что этого хватит. А может, понравились вы ему сильно. Я, конечно, не слышал, чтоб из-за такого не убивали, — но… А мне он позвонил, потому что знал, что вы все равно нам все расскажете. А может, думал, что вы так испугались, что, как только я появлюсь, сразу все подпишете. То есть бумагу эту — ну что отказываетесь от показаний…

— Вы хотите, чтобы я ее написала? — Она старалась, чтобы вопрос прозвучал безразлично, — она ведь сама не знала, надо ей такое писать или нет. С одной стороны, это ничего не решало — эти бандиты все равно от нее уже не отстанут, а что касается всех остальных, так она могла рассказать потом газете, что ее вынудили это сделать. А с другой стороны, это могло бы помочь ей выпутаться из ситуации — она бы написала им эту бумагу и тут же уехала бы, надолго. Если бы не было сегодняшней встречи с Виктором, если бы он отказался с ней встречаться, она бы так и сделала — но встреча была, и…

— Да я так полагаю, что поздно уже, — задумчиво произнес Мыльников. — Если б передачи этой последней не было, и статьи особенно, — тогда да. А теперь у нас такое творится, не передать — а на начальника вообще смотреть больно. Он мне тут даже знаете что сказал — что никто вам по телефону не угрожает, это какой-то ваш знакомый вам звонит. И что машину тоже ваши знакомые сожгли. А вы все это устраиваете, потому что цель у вас какая-то есть. Сказал, что выяснит, что за цель. Это он в сердцах так — бывает у него. Я вот сейчас боюсь, что и…

— Что он вам скажет, что какой-то мой знакомый меня связал и позвонил вам? — Она горько усмехнулась, качая головой. — Но ведь вы видели, Андрей, — вы же видели. Или мне надо было просить того, кто меня связал, чтобы он меня специально для вашего начальника изнасиловал палкой и пытал утюгом? Так начальник ваш потом бы сказал, что я сама обожглась — и палкой сама мастурбировала, хобби у меня такое…

— Нет, ну что вы — я же вам верю. — Мыльников, поежившийся при слове «мастурбировала», похоже, даже расстроился, что сказал ей такое. — А начальник нервничает просто. Все журналисты эти, не надо было вам с ними — хотя сейчас уж что. Я, Марина, поеду, наверное, — надо же вам отдохнуть. С ребятами поеду, в контору — что моих-то будить опять. Да и не впервой в конторе ночевать…

Она удивилась его наивности и легковерности. Он, кажется, не сомневался, что она не слышала ни слова из его разговора с женой, — только потому не сомневался, что она сидела с отсутствующим видом, пока он говорил, а когда он потом задал ей вопрос, притворилась, что не услышала. С ним было легко играть — слишком легко. Настолько легко, что это могло бы насторожить — и заставить задуматься, что, может, он тоже играет, может, он хитрый и умный на самом деле. Но он, к ее счастью, таким не был. И этим счастьем надо было воспользоваться.

Не хотелось, но надо было. Как бы неприятны ни были воспоминания о длинном. Каким бы детским и непривлекательным как мужчина ни казался ей Мыльников. Потому что сейчас, в этой ситуации, она должна была отдаваться тем, кто мог ей реально помочь — даже при том, что секс не был гарантией этой помощи. Потому что у нее не было другого выхода. Потому что в этой ситуации она была одна — а единственный человек, на которого она могла рассчитывать, находился в стороне.

А к тому же Виктор был прав, сказав ей сегодня, что для нее это не трагедия — кому-то отдаться. Это было обидно, но точно. И он не представлял даже, насколько прав, — ему ни к чему было знать, сколько у нее было мужчин.

Мыльников улыбался ей, когда она посмотрела ему в глаза, — ободряюще, успокаивающе улыбался. Идиотское такое было выражение — но она знала, что это он специально для нее, а на самом деле внутри у него после разговора с женой не слишком хорошо. И еще раз отметила, что хотя он не в ее вкусе, и не ее уровня, и ужасно одет — но все же он симпатичный. Можно даже сказать — приятный. Пусть молодой, пусть невысокий и худой, и какой-то детский, но все же приятный. Куда приятнее, чем тот длинный. Еще и тем приятнее, что она ему нравится, — он ее немного побаивается, потому что комплексует, но она ему нравится, даже очень.

— Андрей, я могу вас попросить? — Голос ее намеренно дрогнул. — Вам это покажется глупым — но, если честно, мне очень страшно. Ужасно страшно. И если вы все равно не едете домой — я знаю, что это из-за меня, я прошу прощения, — может, вы останетесь со мной? Я вам даже диван отдам — вы спите спокойно, а я тут посижу в кресле. Я просто боюсь быть одна — а с вами не боюсь. Я обещаю, что не буду к вам с дурацкими разговорами приставать и ерунду всякую говорить. Вы спите, а я все равно не засну, я посижу просто. Я знаю, что вы про меня думаете — что я такая смелая, и хитрая, и строю из себя самую умную, никого ни во что не ставлю, всех подставляю и обманываю. Так вот, Андрей, — это неправда. Только не говорите мне ничего — но если честно, то на самом деле все из-за моей глупости. И то, что я свидетелем стала, и с журналистами — да вообще все. Потому что я дура, и все делаю не так, и вокруг меня все не так происходит. И еще — я очень боюсь. И вообще — и сейчас. И если вы можете… Пожалуйста…

Она отвернулась тут же — словно ей было очень нелегко сказать то, что она сказала. Он и так мог бы догадаться — по такому непривычному для нее тону и поведению, — но она помогла ему на всякий случай. И не поворачивалась, пока он молчал, — закуривая бог знает какую по счету сигарету и думая, что надо было бы давно сделать кофе и открыть бутылку вина, оно было бы совсем не лишним.

— Да как же я? Меня ж ждут внизу — да и жена вдруг позвонит в кабинет. Я бы рад — но… они ж потом болтать будут, утром вся контора знать будет, что я у вас ночевал, а вы свидетель, нельзя так. И жене вдруг кто… да и вообще…

— Не объясняйте — я все поняла, — произнесла тихо, глядя в пол. — Спасибо вам, что приехали и помогли. И пожалуйста — не обижайтесь на меня. Поверьте — я ничего плохого не хотела ни вам, ни вашему начальнику. И если бы я сейчас вернулась обратно — я бы оттуда убежала. Ладно, что я о своем — вы идите, Андрей. Спасибо — и до свидания…

Ей так хотелось сказать что-нибудь пафосное — типа «а точнее, прощайте, потому что больше мы не увидимся». И прозвучит весомо — и он еще будет ломать голову над тем, что она хотела сказать. Но это было не в ее стиле — чересчур дешево и драматично, она так могла сказать лет пять назад, но не сейчас. А