железа.

Уже в полуверсте от городских ворот Киева начинался свирепый дремучий лес. Он пробовал подступать и ближе, но молодую поросль нещадно вырубали горожане. И себе на дрова, и князь строго следит, дабы под покровом зелени враг не подобрался к городским стенам незамеченным. Молодой лесок и кустарник рубили, жгли, траву вытаптывали и тоже жгли. Но дальше поднималась черная стена злого леса, где даже в разгар лета холодно, ибо корни тянут ледяную воду из глубин земли, охлаждают стволы и сбрасывают ее паром с листьев. Под ногами пружинит толстый слой прошлогодних перепрелых листьев, под ним прогибается мясистый зеленый мох, а под мхом затаились толстые, как свиньи, корни, только не розовые, а мертвенно белые, склизкие, страшные, не видевшие солнца. Иные прорывают мох, вздыбливаются страшными петлями, готовые ухватить зазевавшегося зверя или птицу, но не могут их чары выстоять перед стрелами Сварога, застыли корни недвижимо, потемнели, стали цвета старых веток, только крепость сохранили непомерную…

Мужики ездили в лес под охраной княжьей дружины. Больно зверя много лютого, лешие за каждым деревом, мавки среди веток, исчезники, чугайстыри, все берегут свой лес, рубить не дают, приходится одним рубить, другим отстреливаться, а то и мечами помахать.

Лес брали на стену вокруг города, на терема, дома, сараи, а у деревьев в три обхвата и больше, которые не срубить, не увезти, подрубывали кору, обдирали на высоту своего роста, чтобы за год-другой начало сохнуть, а потом и спалить можно… Глядишь, еще пядь земли отвоюют у дремучего опасного леса.

Волхв помалкивал, Владимир впервые за много дней дышал вольно, свежий воздух врывался в грудь как горный поток, что падает с высоты. Киев с его мелочными дрязгами позади…

Ехали весело, горланили песни. На берегу Днепра увидели девок, те полоскали белье. Дорожка шла в трех шагах, а смешливые девки, завидя рослых удальцов на могучих конях, принялись с утроенной старательностью полоскать белье, наклоняясь так низко, что богатыри мычали от муки, а глаза их выпучивались как у раков.

Претич прикрикнул строго, дружинники проехали, но оборачивались, показывали знаками, что пусть дождутся, вот-вот поедут назад, а тогда уже без княжеской удавки на шее… Пошли вздохи, шуточки, рассказы как и когда кому удалось затащить какую на сеновал, в лесок, запрыгнуть в постель к боярской жене…

Лишь двое из богатырей, заметил Владимир, вежливо улыбались, но как воды в рот набрали. Один — Чейман, другой — Олекса. Ну, насчет Олексы Владимир знал. Храбрый витязь, внучатый племяш самого Претича, отважный и красивый, еще умелец игры в тавлеи, певец и танцор. Дружинники, даже распалившись рассказами, его однако в разговор не завлекали. Уже знали, таких разговоров избегает, а то и просто встает из-за стола. И не одна боярская дочь промочила горькими слезами подушку, не понимая, почему так холоден этот самый красивый и статный из киевских богатырей. И было бы дело в соперницах, стало бы понятно. И понятно, что делать. Извела бы ее, змею подколодную, тварь поганую, зелья бы подсыпала или порчу навела, и всего-то делов… Но он вовсе на женщин не смотрит!

А сам Олекса видел, как мучительно медленно поднимается по небу оранжевое солнце, еще не усталое от дневных трудов. Еще мучительнее потянется долгий день, зато ночью снова возникнет в его комнате некая дева… или молодая женщина. Но ставни плотно закрыты, свеча погашена, в полной тьме он почувствует только жаркое упругое тело, женские руки его ласкают, и голос шепчет ласковые слова, он хватает ее жадно, но на все уговоры мягкий женский голос отвечает: нельзя ему видеть ее лицо. Не потому, что безобразна, но нельзя смертному зреть…

В первый раз его пробрал холод, потом сразу бросило в жар. Слышал от старых людей, что в давние времена боги опускались к людям и жили среди них, но смертным нельзя было зреть их лица. В самом деле, нельзя вообразить, чтобы у простой женщины было такое жаркое тело, чтобы он горел и не сгорал, а утром, когда она исчезнет, мучительно и страстно ждал прихода ночи…

Вчера едва удержался, чтобы не зажечь свечу, когда незнакомка уснула на его плече. Он в который раз ощупал ее всю: ни рогов, ни копыт, ни рыбьего хвоста. А вместо запаха серы и горящей смолы — дивный аромат странных цветов, что могут расти разве что в вирии. И сегодня… боги, укрепите его стойкость… не зажжет ни свечу, ни факел. Но воля слабеет, а жажда увидеть ее лицо все сильнее…

Белоян привстал на стременах, конь застонал, его зашатало из стороны в сторону, хотя это был самый массивный жеребец из княжеской конюшни. Всмотревшись, определил:

— Вон к тому перелеску! Прямо на сосну с березовой верхушкой… Видите одинокое дерево в лесу?

Претич, ничуть не удивившись, приложил ладонь козырьком к глазам:

— А там что-то ползет…

— Где?

— Вон за кустами… Вон вышло… Опять в кусты… снова вылезло… Но как идет, как идет! Корова какая- то. Свинья, наверно.

— Будем лазить по лесу? — усомнился Владимир. — Много найдешь среди кустов да прошлогодней листвы…

— Боги знают куда бросать… Пусть твои воины едут в сторону березового ивняка…

Совсем мудрый стал, подумал Владимир с сочувствием, такое городят, когда уже все звезды по именам помнят…

— Березового ивняка? — уточнил он на всякий случай.

— Да. По правую руку пойдут сосны, березы и другие кустарники, а вы езжайте по левую…

Он не договорил, голова запрокинулась. Владимир тут же посмотрел на небо. Среди синевы показалась белая черточка, за ней другая, третья… Словно крохотный снежок катился по своду, быстро истаивая.

— Падает?

— Началось, — прошептал волхв.

— А куда упадет, знаешь?

— Погоди… Сперва сыпется мелочь… Потом пойдут настоящие…