– Рядом с той женщиной, я ее не знаю, стояла другая. Ростом меньше, не такая красивая, менее яркая, да и одета проще… Но мне ли, чародею, не узнать одну из самых сильных колдуний! Поговаривают, что она входит в некий тайный совет самых могучих чародеев, что правят миром… Конечно, это все враки, но то, что я видел могущественную Хакаму, – голову на отрез, что это она!

Женщина в волнении встала, заходила по комнате. Юноша, которому ее голова едва доходила по середины груди, поспешно сел, чтобы не столкнуться с миниатюрной матерью. Она металась по комнате, как быстрый огонек пламени, руки ее заламывались, она вскрикивала, голос ломался от плача, затем вдруг остановилась, повернулась к ним.

– Это неспроста!.. Мы можем узнать, где это произойдет. Ты, мой сын, узнал чародейку Миш, чей сын сейчас едет с Олегом. Ты, чародей, узнал Хакаму, что, по слухам, никогда не покидает свою зачарованную башню. Я запомнила место, где… где это… произойдет. Как только эти две ужасные женщины сойдутся, мы будем знать, что вот уже началось, уже близко… Пусть наши люди отыщут ту стену с двумя львами из темного камня… у левого льва отбито правое ухо, пусть там разобьют лагерь…

Чародей сказал устало:

– Госпожа… Я устал повторять, что сделанное невозможно сделать несделанным. Этого не могут даже боги. Но даже то, что ты говоришь… немыслимо. Ни один правитель не позволит, чтобы в его земли въехали вооруженные чужаки, да еще встали лагерем!

Она кивнула:

– Ты прав. Но трое-четверо странников, у которых под одеждой будет оружие, могут пройти везде.

– И что они могут?

– Они будут знать, за кем следить. Как только те трое приблизятся, они на них бросятся. Главное – успеть отвлечь хоть на миг! А там остальные подоспеют. И Олег будет спасен.

Чародей устало промолчал. Юноша подошел к матери, она снова сидела в кресле, но теперь еще меньше ростом, печальная, с тоскующими глазами, похожая на затравленного лисенка.

– Мама, – сказал он тихо, однако голос прозвучал твердо, – позволь, я поеду сам.

Она отшатнулась:

– Ты? Ни за что!

– Мама, почему?

– У меня ничего больше не осталось, – ответила она с отчаянием. – А если что случится еще и с тобой? Нет-нет, тебя я не отпущу. Ни за что!

– Мама, – произнес он ласково, – я люблю тебя, мама. Я же вижу, как ты тревожишься за него! Ты все эти годы тратила, чтобы найти колдунов, которые могли бы помочь смотреть за ним. Ты живешь им, мама! Но я хочу это сделать не только для тебя, но и… для себя. Я ведь тоже, мама, хочу его не только отыскать, но… мама, я ведь и его люблю! Даже если бы он не был моим отцом, я бы полюбил его уже за то, что ты о нем так говоришь, так на него смотришь…

Она молчала, на ее лице было страдание, в глазах стояла боль. Но молчала. Юноша подошел, тихо и нежно обнял.

Колонны красных муравьев настолько слаженно текли к высокой каменной башне, что Россохе показались свежими потоками крови. Солнце блестит на их отполированных панцирях, но еще сильнее сверкает на крупинках золота в их жвалах. Все исчезают в норах вблизи башни, находя свои пути в подвалы, а навстречу выскакивают такие же быстрые, загадочные и молчаливые, уже без ноши, торопливо и целеустремленно мчатся к глубинным золотым копям.

Конь начал упираться, Россоха пытался заставить подойти ближе, но конь трясся всем телом, упирался, опускался задом к самой земле. Хотя, по словам Хакамы, муравьи не обратят на него внимания, даже если на них наступит, но сейчас, когда дождик тю-тю, могут и заметить, еще как заметить… И все-таки ясно видно одно преимущество, что сохранила Хакама и после окончания магического дождя: муравьи по- прежнему носят ей золото. А золото – могучая магия в мире, лишенном магии.

Поколебавшись, он сполз на землю. Конь опасливо отступил подальше от красного шелестящего потока. Россоха постоял, держась за седло. За дорогу колени застыли, в лодыжках только сейчас началось покалывание, кровь с трудом пробивается в онемевшие части тела. Ездить верхом отвык настолько, что эта поездка не только отняла силы, но едва не вытряхнула душу. А ведь совсем недавно мог силой двух-трех слов перенестись через половину мира, из своей горной пещеры, ступить прямо на вершину этой башни, где всегда вечные огни, тройной магический щит, где уютно и защищенно…

Он нащупал кольцо на среднем пальце. Рубин легонько кольнул, узнавая, распухшие пальцы противились, кольцо провернулось с трудом, защемив кожу. По телу прошла легкая дрожь, на миг закружилась голова, а перед глазами вспыхнули и пронеслись звездным дождем искры, но через мгновение мышцы налились силой, а он ощутил себя свежим и отдохнувшим.

Муравьи, толкаясь и даже взбираясь один другому на спину, бегут строго по своим невидимым дорожкам, как будто тем, кто сделает шаг в сторону, грозит наказание или вечный позор. Россоха забросил поводья на седло, конь не уйдет, выпрямил спину уже без всякого труда, кости даже не заскрипели. Воздух пропитан запахом муравьиной кислоты, и чем ближе к башне, тем этот запах сильнее, ядовитее, острее.

Но он сделал только пару шагов, как замер, а рука взметнулась козырьком к глазам, защищая от солнца. С другой стороны к башне несется облачко желтой пыли, вот уже вынырнула повозка, запряженная четверкой коней…

Взмыленные кони остановились прямо перед входом в башню. Возница держал поводья натянутыми, оглянулся. Повозка зашаталась, колеса едва держат, из-за полога выглянуло круглое лицо с выпученными, как у лягушки, глазами.

– Уже? – спросил он неприятным квакающим голосом. – Что за мучения… О, Россоха! Дорогой Россоха, ты давно здесь?

– Только что явился, – сообщил Россоха без тени приязни.

– Я тоже точно к сроку, – сообщил Ковакко с гордостью. – Признайся, нелегко было рассчитать? Если честно, то я еще утром мог быть тут. Но подождал, чтобы быть точным…

Кряхтя, он выбрался, неимоверно толстый, жирный, с отвисающим животом. Был он в теплой одежде, а когда говорил, изо рта вырывались клубы пара, словно на морозном воздухе. Россохе почудилась быстро тающая изморозь на оглоблях, а верх повозки поблескивал, будто там быстро исчезал ледок.

– Да, теперь трудно быть точным, – сказал Россоха тоскливо.

– Как давно тебя не видел, Россоха!.. – сообщил Ковакко. – Как там наша дорогая Хакама?

– Еще не видел, – ответил Россоха. – Сам только что…

– Ты в вихре?

– Нет.

– На птице Стратим?

– Да нет же…

– Тогда на драконе?

Россоха морщился, глаза смотрели поверх головы болотного колдуна, поймали в синем небе темную точку. Похоже, она медленно перемещается по небу в их сторону, ныряет в облака, исчезает, а когда появляется, то уже вдвое больше, ближе, крупнее.

– На драконе кто-то другой, – сказал он. – Видишь, вон летит? Я же просто на коне.

– Неужто верхом? – изумился Ковакко.

– Верхом.

– Как герой, – сказал Ковакко, и нельзя было понять, оскорбление или похвала. Он тоже всмотрелся в небо. – Это или Беркут… или…

– Боровик, – предположил Россоха. – Он любит всех земноводных.

– Нет, Беркут, – сказал Ковакко решительно. – Земноводные все мои. Давай об заклад?

– Не хочу, – отказался Россоха. – Ты жульничаешь! Но все-таки это Боровик.

– Беркут!

Темная точка превратилась в крохотного дракона. Тот почти не махал крылья, а растопырил и скользил по невидимой дуге, как по очень пологому склону снежной горки. Увеличивался, разрастался, уже видна