Олег спокойно раздирал молодого гуся. Коричневая корочка трещала и разламывалась, выпуская облачка сводящего с ума пара. Сладкий сок обжигал пальцы, Олег выдрал наконец мощный кусок мяса, а Скиф все не мог оторвать глаз от страшной сцены, когда троих беспечных, ничего не подозревающих певцов вот-вот затолкают в горящую печь!

Он бросил умоляющий взгляд на Олега. Овид тоже зыркнул из-под нависших бровей на одного, на другого, засопел, вперил взгляд в спины стражей. Те, заламывая руки вяло упирающимся певцам, дотолкали их до печи. Кто-то услужливо распахнул перед ними массивную заслонку.

Видно было, как дрогнули даже стражи под ударом сухого жара. Певцы, поняв, что их ожидает, подняли крик. Кто-то из стражей оглянулся, но Овид неумолимо указал на печь. Певцов подхватили, затолкали одного за другим вовнутрь, захлопнули заслонку. Донесся вроде бы слабый крик, но тут же потерялся в неизбежной разноголосице зала, скрипе сидений, шарканье ног.

Слуги начали торопливо подбрасывать в и без того раскаленную докрасна топку сухие березовые поленья. Пламя загудело, заревело с новой силой.

Овид засопел, на бледное и вздрагивающее лицо вернулся нормальный цвет. Но в голосе все еще дрожала ярость, он заговорил со злым нажимом:

– Я вижу, достойный мудрец, что твой юный друг не понимает…

– Молодой ишшо, – ответил Олег. Он аккуратно обкусывал гусиную лапу, бросил ее под стол собакам, выдрал из гуся другую и стал объедать хрустящую коричневую кожу. – Все они молодые… за песнями…

Овид кивнул. Лицо чуть посветлело.

– Вижу, понимаешь. Это я с виду суров с сыном… иначе нельзя, наследника надо растить в суровости, а не в неге!.. Но я дрожу за него каждый раз, когда он ночью встает попить воды: ножку бы не подвернул, не стукнулся бы лбом о дверь… А что уж говорить, когда он, наслушавшись этих певцов, возгорелся жаждой дурацких подвигов, вскочил на коня и поехал искать приключений? У правителя и так много опасностей: надо водить войска на обнаглевших соседей, смирять бунты, доказывать свою отвагу и умение воина в поединках… Но то суровая необходимость, то жизнь, от нее никуда не деться, а это дурь, что… Ну, скажи, зачем ему было драться с тем драконом? Явно же не это крылатое на него напало! Дракону бы коровенку унести, козу или заблудившуюся овцу! Так нет же, побахвалиться подвигом восхотелось!

Скиф сердито сопел, он ненавидел Овида, а Олег, напротив, сочувствующе кивнул:

– Да ты не волнуйся, Овид. Как будто оправдываешься! Я бы их на твоем месте сперва на кол посадил, а уж потом в печь. Или велел бы шкуры снять.

– Да? – спросил Овид с надеждой.

– А шкуры натянул бы на барабаны, – закончил Олег. – И они бы остались довольны… их шкуры по- прежнему поют, их слушают… ха-ха!

– Га-га-га! – рассмеялся Овид. – А ты мудрец!

– Есть такое, – ответил Олег скромно. – Только кому нужна мудрость?

– Это верно, – вздохнул Овид. – А дурням прямо как будто боги помогают…

Мирно и неспешно беседовали, пили и ели наконец Овид, словно только сейчас вспомнив, велел управителю:

– Ты это… выгреби там золу… И кабана туда побольше, чтобы запахом все внутри пропитал.

– Чесноку добавить?

– Добавь, – разрешил Овид. – Можно трав разных. Всяких. Чтоб дух поганый забить начисто.

Управитель поклонился, за ним ушли двое слуг. Один взял широкую лопату, другой – веник и совок. Распахнули печь, сухой жар заставил отпрянуть. В широком зеве дрожало красное марево, каменные стенки оплавились, со свода свисают красные сосульки расплавленного и застывающего камня. На глазах сорвались оранжевые капли, упали и тут же начали застывать лепешками красного, потом вишневого цвета, и наконец превратились в коричневые.

Скифу почудилось, что из печи доносятся звуки чарующей музыки. А затем в мареве показались человеческие фигуры. Певцы повылезали один за другим, глаза у всех как блюда, лица бледные.

Один сказал дрожащим голосом:

– Ну и шуточки у вас!

А второй проблеял:

– Мы уж думали, вы нас хотите живьем сжечь!

А третий, самый толстый и наглый, заявил со смехом:

– А я над ними смеялся. Сжечь нас, лучших певцов страны? Это было бы непоправимой потерей для всего белого света! Как бы здесь без нас жили?

В зале стояла мертвая тишина. На них смотрели, как на выходцев с того света. У слуг из рук выпали лопаты, совки, загремели на каменном полу.

Управитель беспомощно оглянулся на Овида. Тот нахмурился, властным движением велел певцам подойти ближе. Скиф затаил дыхание, только Олег продолжал есть, хотя уже и не с такой охоткой.

– Ответствуйте, – сказал Овид властно, – что там… было?

Певцы приосанились, самый толстый выступил вперед, оглядел замерших гостей, они его интересовали даже больше, чем сам грозный правитель, ведь представление для них, а правитель явно же знал, что в печи их ждало, заговорил сильным и звучным, хоть и слегка пропитым голосом:

– Когда за нами, как неотвратимая дверь потустороннего мира, загремело это железо… мы содрогнулись, а мои друзья пали ниц… усомнившись!.. Мы задыхались от жара, что был равен жару преисподней, где в расплавленном металле купаются боги огня и где живут их огненные жены и многие- многие наложницы. И вот, когда и моя душа готова была усомниться и дрогнуть, раздались чарующие звуки свирели…

Овид переспросил:

– Чего-чего?

– Свирели, – ответил певец, а его друзья подтвердили судорожными кивками. – Ну, да ты ж сам знаешь! Но если хочешь, чтобы рассказали именно мы, ты прав, никто лучше нас не споет и не расскажет! Так слушайте же вы! Это была свирель, простая свирель. Но я сразу узнал и руку мастера, что ее резала, и голос мастера!.. Мы оглянулись в дивном удивлении, а рядом с нами в тесноте сидит, не замеченный нами, дивный юноша! Как он вошел в печь, ведомо только тебе, славный правитель, но в раскаленной печи сразу повеяло прохладой, а мы жадно и дивно внимали сладостно-божественным звукам, сразу позабыв, где находимся!

А второй судорожно вздохнул, сказал прерывающимся голосом:

– А как он пел! Как он пел…

В зале по-прежнему стояла мертвая тишина. Все страшились пропустить хоть слово. Певцы все приосанивались, поправляли складки пестрой одежды, смотрели горделиво.

Овид прорычал:

– Ах, был и четвертый? И каков же он был с виду?

Певец задумался, взгляд его обежал сидящих за столом Овида, остановился на Олеге, пошел дальше, затем певец обернулся и снова посмотрел на Олега.

– Если бы этот не был таким рыжим… то чем-то они похожи! У того золотые волосы до плеч, синие- синие глаза, настолько яркие, словно у него в черепе осколок неба… но что-то есть общее… Как он играл, как играл!

Второй подтвердил с тоской:

– Я больше не возьму лютню в руки. Так играть не смогу, а хуже – не хочу.

Овид, который едва сдерживался от крика, от наказа взять их снова и затолкать опять в ту же печь, но теперь не выпускать лет сто, поперхнулся, проглотил рык, глаза выпучились от усилий удержаться, не лопнуть.

Третий певец сказал потерянно:

– И я… Если мне подыщут работу с конями… Я коней люблю.

Овид выдохнул, эти дурни так ничего и не поняли, ну и черт с ними, да и ему уже не надо вступать в драку с неведомым богом, что почему-то защищает этих придурков, словно сам…

Он зыркнул на безмятежного Олега.