Конечно, любой тусовочник с негодованием отвергнет обвинения в стадности. Каждый воскликнет возмущенно, что он тусуется ради самого общения, что там милые хорошие люди, в их обществе ему хорошо, а мнения… мнения просто совпадают, а не вырабатываются в каком-то узком кругу заговорщиков, а потом навязываются остальным. Но, конечно, всяк понимает, что куда б ни шел, те правила и принимает. Если в данной тусовке принято о таком-то фильме или таком-то авторе говорить плохо, то уже никто не вякнет в его защиту. В лучшем случае – промолчит. Но и вне тусовки нельзя заступаться – это ж предательство, на что средний тусовочник никогда не пойдет. Ему теплая компания милых, хороших, приятных и интеллигентных людей куда важнее и ценнее, чем какая-то справедливость, от которой ни холодно, ни жарко. И хотя понимает, что эти милые и приятные – не самые талантливые и яркие, но зато уже укрепились на местах, у них рычажки и даже рычаги, от них много зависит, так что для карьерки и продвижения нужно… понятно, что нужно.

Я вспомнил с горькой усмешкой, как Вертинский убеждал в необходимости общения. И что человек – стадное животное. Для меня, к примеру, хреново и прилагательное и существительное. Стаду нужно общение, и чем теснее, тем лучше, как у тараканов, для которых так важно сбиться в кучу, чтобы чувствовать остальных боками. А вожаки, перед тем как выйти к огромному человеческому стаду, уходили в полную изоляцию – Заратуштра на дикий остров, Христос в пустыню, Магомет на вершину горы, Будда – в дикий лес. Потом – да, возвращались, вели стадо, так и называя их баранами и овцами, а себя – пастырями.

Так что я вроде бы сейчас тоже в диком лесу, пустыне и на диком острове. Только теперь народ покрепче – я в состоянии чувствовать страшное одиночество даже среди шумной потной толпы в часы пик.

«Форд» влез двумя боковыми колесами на тротуар, я выбрался, послушно пискнула сигнализация. Улочка тесная, но народ пугливо огибает «тачку, на которой одни бандиты». Двери пивного бара распахнуты, доносится слабая музыка. Бармен кивнул мне, узнал. С недавнего времени я стал чуть ли не завсегдатаем.

– Два пива, – сказал я.

– И креветок?

– И креветок, – повторил я. – Как и в тот раз…

Официант странно посмотрел на меня, ушел. Когда-то один юсовец заявил, что любовь – это, мол, заблуждение, согласно которому одна женщина чем-то отличается от другой. Другой юсовец поддакнул, мол, любовь – это грубое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными. На самом же деле все бабы одинаковы, так что неча перебирать, искать, мучиться. Все подходят. И никаких трагедий в духе Ромео и Джульетты! Не удается по каким-то причинам трахать Джульетту – бери Лизетту. А добиваться одной, когда тебе отказывают, будет только дурак. Юсовцы – не дураки, так как самые умные прагматики на свете. Они видят, что баб везде много, к тому же – одинаковых.

Лучше я буду с дураками, подумалось тускло, чем с такими умными юсовцами. На стороне дураков какая-то большая и неясная… даже далекая правда. Юсовцы правы, но эта правда всего лишь до вечера. Ладно, и ночь включим тоже. Но завтра наступит новый день…

За спиной послышались легкие шаги. Я не двигался, ибо в мозгу мелькнула безумная мысль, я ее тут же задавил, лучше сейчас, чем потом, когда душить будет труднее, я сам лопну от горечи.

Шаги остановились. Я слышал нависающее над моим затылком дыхание. Узкие женские ладони легли на плечи, едва слышный голос произнес:

– Угадай, кто…

– Таня… – прошептал я, не смея повернуться. – Не мучай меня… Не являйся, а то моя сердечная мышца не выдержит…

Я все еще не поворачивался. Рядом загремел стул, девушка опустилась, легкая, как мотылек. Я скосил глаза. Таня растерянно улыбалась. Сегодня одета строже, по-деловому, через плечо не дамская косметичка, а широкая плоская сумка, в таких носят сверхплоские ноутбуки.

– Таня, – прошептал я. Губы мои задергались, в глазах защипало, там сразу расплылось. – Господи, я готов поверить в Бога…

Она спросила все еще растерянно:

– Почему?

– Он сжалился, – объяснил я, – и послал тебя именно в этот момент…

Ее лицо за эти дни похудело, под глазами синева усталости. Даже тонкая шея стала еще тоньше, из стоячего воротника торчит, как бледный стебелек. Губы слегка подведены бледной помадой.

– Послал? – переспросила она. – В этот момент?

Подошел официант, взглянул на нее, улыбнулся, как постоянному клиенту:

– Как обычно?

Она через силу растянула губы.

– Нет. На этот раз… что-нибудь другое. Хорошо, принесите по своему выбору!

Он расплылся в широкой улыбке, поклонился, исчез. Я смотрел в ее бесконечно милое лицо, боялся поверить, что это реально. Она сказала с вымученным смешком:

– Знаешь, как-то странно… Вдруг ощутила, что хоть все идет хорошо, но почему-то мимо… Чего-то стало не хватать. Начала приходить сюда, садилась вон за тот стол… заказывала и чего-то ждала. А вот теперь…

Я сказал хриплым голосом:

– Я тоже. Нас обоих чем-то стукнуло. Мы оба уже прибитые.

– Правда? И ты?

– Я думал, что только я, – ответил я. – И вообще так думаю.