– Я просто встал на сторону свободы! Не понимаю, откуда эта тупоумная страсть все запрещать и всему препятствовать?.. Точно так же совсем недавно велась кампания против зоофилии, а еще раньше – против педерастии!.. Но вот разрешили и… что? Да ничего не произошло. Ни небо не рухнуло, ни землетрясения не случилось, ни огненный дождь с небес… Все живут, как и жили. А эти садомазохисты… Если живут своим миром, своими увлечениями, то какое мне дело до их хобби? Термин «политкорректности» придуман не случайно. Слишком много в нашем обществе нетерпимости, зла, ксенофобии!

Вертинский сказал с сомнением:

– Да против классического садомазохизма никто вроде бы и не возражает!.. Но когда они приносят в жертву людей, особенно – младенцев…

Эдуард поморщился.

– Никто не стоит на месте. Развивается и садомазохизм. Почему он обязательно должен быть классическим? Сейчас не времена маркиза де Сада! Сейчас новые веяния, новые течения. Главное, чтобы были соблюдены права личности и… общечеловеческие… да-да… общечеловеческие права индивидуума. А человек, между прочим, вправе распоряжаться своей жизнью. Это в старину церковь наложила запреты, дескать, жизнь человека принадлежит Богу, только он вправе ее отнимать… А потом еще добавили, что принадлежит и Отечеству, царю, народу, партии! Сейчас же полная свобода от всего!.. И если человек хочет умереть красиво на дыбе или даже посаженным на кол, то нельзя ему отказывать в таком удовольствии… тем более что для других еще большее удовольствие – сажать его на кол, сдирать с живого кожу, выкалывать глаза, обрезать уши, рвать волосы…

Вертинский хохотнул:

– Ты об этом с таким удовольствием? Сам ты не садист?

Эдуард заколебался, пугливо взглянул на меня, что-то я все время молчу, только слушаю, в самом деле, не пора ли переходить в стан этих сексменьшинств, как раньше перешел в предыдущие, но еще раз посмотрел на наши морды, ответил с двусмысленной улыбкой:

– Садист есть в каждом, почитайте Фрейда… Добавлю, в каждом из нас! Так что не зарекайтесь. Я считаю, что нельзя мешать людям получать им свои удовольствия. Конечно, если это не нарушает общественный порядок, не создает пробки на улицах, не ведет к увеличению преступности и росту банд.

Вертинский напомнил:

– Но они нередко приносят в жертву и младенцев!

Эдуард поморщился.

– Вы уверены, что это садомазохисты? Может быть, все же члены сатанинского культа?.. А как вы считаете?

Он обращался напрямую ко мне. Я ответил с полнейшим спокойствием, хотя внутри моего котла уже кипело:

– Сатанинские культы тоже разрешены. Наша православная церковь что-то повякала слабо, но власти выдали лицензии, зарегистрировали, так что все путем… Вообще-то я тоже считаю, что надо убрать последние преграды на пути человека к свободе.

Эдуард расплылся в улыбке, тем более что Вертинский не нашелся, что возразить мне, только пожал плечами. Когда мы вышли на улицу и уже двигались через улочку эсэмщиков к моей машине одни, он спросил сердито:

– Ты это чего? В самом деле так думаешь?

– В самом, – ответил я. – Пусть рухнут все плотины разом. Пусть обыватель захлебнется в собственном дерьме.

Он посмотрел на меня искоса.

– Жестокий ты человек.

– Я?

– Не замечал?

Я ответил искренне:

– Нет, абсолютно.

Он вздохнул:

– А я давно заметил. И не мог понять, как такая жестокость… или жесткость уживается с твоей, как бы мягче сказать, одаренностью. Ведь ты был надеждой и гордостью нашей профессуры!.. И когда ты вдруг все бросил, ушел… Это был для всех шок.

Я сказал с неловкостью:

– Да я вроде бы и сейчас не голодаю.

– Я знаю, – ответил он с горечью. – Доходили слухи, что ты перепробовал и лингвистику… правда, что искал Универсальный язык, который решит все проблемы?.. и социологию, и математическую символику, и еще кучу странных вещей. Везде преуспел, в деньгах не нуждаешься, хотя мог бы стать миллиардером… но в юриспруденции ты мог ты стать Номером Первым!.. Эх, ладно. Что у тебя? На красный свет снова попер или юсовца сбил?

– Нужна консультация, – ответил я туманно.

Он сыто расхохотался.

– Не по юридическим ли аспектам нового учения?

Я уставился с испугом и удивлением.

– А ты откуда знаешь?