– Человек Завтрашнего Дня, – закончил я, – он же иммортист, постоянно совершенствует себя! Во всем, что доступно на пути к Богу.
Он улыбнулся:
– Нашему Богу.
– Нашему, – согласился я. – Людям вчерашнего дня он покажется, возможно, не совсем Богом, хотя мы наделяем его могуществом побольше того, что творил жизнь только на планете Земля. Но хрен с ними, этими долюдьми!.. Мохнатые гусеницы, их мнения для нас – тьфу!.. Даже если их в этом времени именуют «совестью нации»…
Уходя, он поинтересовался:
– Подкинь какой-нибудь девиз, а?.. Мне скоро разговаривать с… группой. Старшей группой.
Я подумал, предложил:
– «Долой пережитки феодальной системы!»
Он подвигал морщинами на лбу, спросил:
– А что это, если на пальцах? При чем тут феодальная система?
– Мы все, – объяснил я, – все еще в феодализме, хоть и с компами. Церкви, рестораны, бары, массажные салоны, огромная промышленность, направленная на удовлетворение прихотей древнего римлянина: косметика, дезодоранты – все это остатки того старого мира, когда главным в человеке была обезьяна, а не человек. Сейчас мы эту обезьяну большой толстой палкой!.. А из кого изгнать обезьяну не удается…
Он смотрел с напряженным ожиданием. Я сказал осторожно:
– … Этих тоже в огонь, но говорить об этом сегодня не стоит. Когда укрепимся – да. А сейчас сказанное пусть относят только к наркотикам, извращениям, ворью, браткам… И вообще, Алексей Викторович, будьте с этим осторожны!
Он скупо улыбнулся.
– Сама по себе осторожность – неплохой принцип. Но обретающий безопасность обычно теряет счастье.
Он крепко пожал руку, козырнул и вышел.
В мае на город обрушилась такая жара, что в августе при такой температуре уже ходили бы полуголыми, но сейчас еще вроде бы низзя: на календаре не тот месяц. Улицы поливают дважды, с балкона видно, как проползли приземистые жуки, широкие серебристые струи, похожие на растопыренные крылья исполинских стрекоз, проволоклись по тротуару, сгребая пыль, грязь, делая его блестящим, а траву – зеленой, яркой, радостной.
Я вернулся в комнату, в квартире хозяйничает отец, ему это важно для поддержания своего чувства нужности и востребованности в обществе. Я подыгрываю: покорно делаю те или другие мелочи, поддерживая иллюзию, что он по-прежнему руководит и что без него мир бы рухнул.
Сейчас он, после трудов по облагораживанию моей берлоги, сел в кресло и переключал каналы телевизора. Мелькали рожи клоунов, устроителей шоу, голые девицы, натужно веселые комментаторы…
Я сказал торопливо:
– Отец, останови!.. Нет, промотай на два канала взад!
Он пощелкал, остановил на новостном канале.
– Этот?
– Да, спасибо… Что говорит, гад, что говорит…
На экране показывали крупным планом самодовольного скота, откормленного, холеного, знающего режим питания, потребляющего все нужные витамины, аминокислоты, с безукоризненными зубами, которые он все время держал напоказ, будто рекламировал зубную пасту. Диктор сообщал, что мистер Гендисон назначен наместником России. Сейчас вот направляется в аэропорт, его провожают жена и обе любовницы, дети от первого и второго брака… Не скажет ли мистер Гендисон на трапе самолета перед отправкой в ужасную Россию несколько слов нашему корреспонденту…
Камера дала сперва общий вид самолета, мистера Гендисона с одной ногой на ступеньке, словно на трупе убитого голыми руками льва, затем крупный план сытой рожи с безукоризненными зубами и вечным смайлом.
– Я выражаю уверенность, – донеслось из динамиков, – что мы совместными усилиями поднимем экономику России сразу же, как только окончательно установим там общечеловеческие ценности… как только демократия по-американски войдет в каждый дом…
Я стиснул зубы, сказал зло:
– Не могу! Переключи на что-нибудь… Да на что угодно!
Отец буркнул с хмурым сочувствием:
– Ишь, как тебя… Подумаешь, новость! Да уже неделю тому было известно, кого назначат. А приказ в Белом доме подписали еще три дня тому.
Я сказал сдавленным голосом:
– Они официально признали себя империей… Они официально назначили в России своего наместника… Значит, кем надо считаться России?
Отец отмахнулся.
