Дыхание Яблочкина становилось все тише и тише. Руки холодели, но глаза приняли более определенное выражение.

- Это ты, Вася?

- Я, мой милый.

- Ступай в университет, а здесь...

Голова его упала ко мне на плечо. Я послушал, - не дышит... И тихо я опустил его на подушку, перекрестил, закрыл ему глаза и склонился на колени у изголовья его кровати. И долго, долго текли из глаз моих горькие слезы.

Вот что он написал мне на память:

Вырыта заступом яма глубокая.

Жизнь невеселая, жизнь одинокая,

Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,

Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая,

Горько она, моя бедная, шла

И, как степной огонек, замерла.

Что же? усни, моя доля суровая!

Крепко закроется крышка сосновая,

Плотно сырою землею придавится,

Только одним человеком убавится...

Убыль его никому не больна,

Память о нем никому не нужна!..

Вот она - слышится песнь беззаботная

Гостья погоста, певунья залетная,

В воздухе синем на воле купается;

Звонкая песнь серебром рассыпается...

Тише!.. О жизни покончен вопрос.

Больше не нужно ни песен, ни слез!

24 августа

Сейчас между моими учебными книгами мне попался случайно забытый мною дневник. Первою моею мыс-лию было сжечь эти страницы, напомнившие мне столько горького. Но когда я пробежал несколько строк, когда подумал, что в них положена часть моей жизни, - рука моя не поднялась на истребление этой бедной измятой тетради.

Много протекло времени с той минуты, когда умер мой незабвенный Яблочкин. Этот человек имел на меня непостижимое влияние. Он заставлял меня жить напряженною, почти поэтическою жизнию. Умолкли его огненные речи, положили его в могилу, и, кажется, навсегда улетела от меня поэзия моей внутренней, духовной жизни. Все пришло в обыкновенный порядок: мечты мои остыли, желания не переходят за известную черту. Успокойся! сказал я своему сердцу, - и оно успокоилось. Только на лбу у меня осталась резкая морщина, только голова моя клонится теперь ниже прежнего.

В доме у нас невесело. Поля выжжены палящим зноем; все хлеба пропали. Неурожай в полном смысле этого слова. По улице не скрипят, как бывало, с снопами воза. При вечерней заре никто не поет беззаботной песни. Батюшка ходит печальный и угрюмый.

По приезде моем сюда, я заговорил с ним о моем намерении поступить в университет. 'Видишь? - сказал он, указывая мне на обнаженные поля и на пустое наше гумно. - А до будущего урожая еще далеко. Пожалуйста, не серди меня пустяками: без тебя тошно...'

Переводный экзамен в богословие я выдержал не совсем хорошо. Вдруг, после смерти Яблочкина, мне трудно было взяться за дело. Батюшка остался мною недоволен. 'Жил ты, говорит, под надзором профессора и едва удержался в первом разряде'. Однако ж я переведен.

Прощание мое с Федором Федоровичем, у которого жить более я уже не буду, было довольно холодно. Он, конечно, ожидал от меня глубочайшей благодарности за все его заботы о моих дальнейших успехах, но благодарить его, право, не стоило.

Моя будущая судьба теперь окончательно определилась. Пройдут еще два года трудовой однообразной жизни, и я приму на себя звание духовного врача. Видит бог, намерения мои всегда были чисты. Если я заблуждался, мечтая о другой дороге, заблуждение мое было бескорыстно, мысль не заходила далеко и...

Я слышу голос батюшки, который зовет меня заплетать плетень, говоря: 'Все равно - ты сидишь без дела'.

Довольно! дневник мой окончен.

Письма

1853

1. Ф. А. КОНИ 1

Милостивый государь, Федор Алексеевич.

Ваша известность в литературном мире, уважение к Вам просвещенной публики и свойственная Вам снисходительность, с помощию которой в самых первых опытах являющегося на суд публики произведения так искусно Вы умеете находить некоторые достоинства и так деликатно указывать на недостатки, заставили автора прилагаемых здесь стихотворений обратиться к Вам с просьбою о напечатании их в Вашем журнале, если Вы, по своему великодушию, не захотите отказать этому неизвестному автору в глубокой для него чести Вашем покровительстве.

Может быть, просьба моя покажется для Вас странною. Пусть так; но я уверен в Вашем благородстве: Вы не захотите заклеймить язвительною насмешкою бедного провинциала, не имеющего в своих руках верных средств, с которыми он мог бы действовать благоразумнее, не ставя себя в двусмысленное положение. Я даже осмеливаюсь предполагать, что мое двусмысленное положение скорее возбудит в Вас участие, нежели холод-1 ность. Вот моя краткая биография. Будьте моим судиею.

Я - бедный мещанин. Круг моих знакомых не велик и не завиден. Образование получено мною весьма недостаточное, но с раннего детства в душу мою запала глубокая любовь к литературе. Помню, как всякое произве-аениег запечатленное талантом, приводило меня, еще ребенка, в восторг, который я не мог себе объяснить. Кан тогда билось мое сердце! Как быстро обращалась кровь в моих жилах! Этой любви я не утратил и доселе. В моей грустной действительности единственное для меня утешение - книги и природа: в беседе с нею я забываю все меня окружающее. Она - мой первый наставник, научивший меня знать и любить бога. Она - моя мать, утешающая меня в минуты тоски и сомнений. Изумляя меня своею тишиною и величием, она заставляет меня слагать задумчивую песнь и проливать сладкие слезы. Быть может, мои слова вызовут на уста Ваши насмешливую улыбку. Быть может, все это - один бред моего раздраженного воображения, потому-то я снова повторяю: будьте моим судиею, покажите мне мое собственное значение или мою ничтожность. Я не имею чести знать Вас, но так много слышал о Вашей снисходительности, что совершенно полагаюсь на Ваш приговор. Если же из приложенных здесь стихотворений Вы увидите во мне жалкого ремесленника в деле искусства, тогда сожгите этот бессмысленный плод моего напрасного труда! Тогда я пойму, что дорога, по которой я желал бы идти, проложена не для меня, что я должен всецело погрузиться в тесную сферу торговой деятельности и навсегда проститься с тем, что я называл моею второю жизнию.

С глубочайшим к Вам уважением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

Иван Никитин.

1853 года, ноября 6. Воронеж.

2. В. А. СРЕДИНУ

Милостивый государь, Валентин Андреевич.

Назад тому четыре года, при письме, подписанном буквами И. и Н., я посылал к Вам два стихотворения для напечатания в издаваемой Вами газете; Вы были так снисходительны, что нашли в них некоторые достоинства, и единственное препятствие к напечатанию их заключалось, по словам Вашим, в неизвестности имени автора 2.

В настоящее время, не считая нужным скрывать свое имях я осмеливаюсь обратиться к Вам с подобною же просьбою. Вот причины моей новой просьбы: я уверен, что они не покажутся Вам смешными, потому что я знаю Вас, хотя по отзывам других, с одной стороны, как человека отлично образованного, с другой, как человека в высшей степени благородного.

Я - здешний мещанин. Не знаю, какая непостижимая сила влечет меня к искусству, в котором, может быть, я ничтожный ремесленник! Какая непонятная власть заставляет меня слагать задумчивую песнь, в то время, когда горькая действительность окружает жалкою прозою мое одинокое, незавидное существование! Скажите, у кого мне просить совета и в ком искать теплого участия? Круг моих знакомых слишком ограничен и составляет со мною решительный контраст во взглядах на предметы, в понятиях и желаниях. Быть1