- Алексей Сергеич! Я прочитал вот в этом номере 'Отечественных записок' одну из статей: разбор сочинений Пушкина. Что за язык! Что за энергия! Только, знаете ли, я не доверяю похвалам, которые рассыпаются здесь его антологическим стихотворениям. Они мне не нравятся. Я люблю более всего то, что берется прямо из окружающей нас жизни.
- В вас мало поэтического чутья. Что ж такое! Вам не нравится и 'Каменный гость' Пушкина.
Тут у них начался спор о художественном воспроизведении действительности в поэзии, об образности, о пластике. Из слов их я понимал немногое, не хочу таиться: самолюбие мое сильно страдало. Наконец старушка зачем-то кликнула своего сына, и он ушел.
- Этот господин, верно, хорошо развит, - заметил я Яблочкину.
- Ничего. Он отличный малый. Трудится много, читает с толком. Развитием своим обязан, конечно, не гимназии, от которой пахнет мертвечиною, а самому себе.
- Нет ли у тебя чего-нибудь почитать? Дай, пожалуйста - сказал я.
- Насилу ты надумался. Бери, душа моя, книг достанет. Вот 'Мертвые души' Гоголя, не читал?
- Нет.
- Ну, возьми.
7
Скоро будет полночь. На дворе шумит дождь. За стеною храпит Федор Федорович, и где-то изредка чирикает сверчок. Я только что дочитал 'Мертвые души' и спешу сказать о них несколько слов под влиянием свежего впечатления. Я взялся за книгу еще с утра. Нечего говорить, что я читал ее с увлечением. Время, проведенное мною за обедом, казалось мне бесконечно длинным, и я вертелся на стуле, придумывая, под каким бы предлогом выйти из-за стола, чтобы снова приняться за чтение. 'Или ты нездоров?' - сказал мне Федор Федорович. 'Нет, ничего'. - 'Что ж ты вертишься'? - 'Так. Есть что-то не хочется'. - 'Ну, выходи. Кто ж мешает?' И я вышел. Так вот кто этот Гоголь!.. И об этом-то Гоголе одному из наших наставников угодно было выразиться, что произведения его пахнут кухнею и конюшнею, что им выведены на сцену какие-то обжоры и разная сволочь, что все это уродливо и безобразно. Ну, нет, почтеннейший наставник! Уж на этот раз позвольте с вами не согласиться. Чичиков, Плюшкин, Собакевич, Ноздрев - это такие личности, которые никогда не выйдут из моей памяти. Читая книгу, мало того, что я их вижу, - мне кажется, я их осязаю, мне кажется, я чувствую их дыхание. Жизнь ключом бьет из каждой строки! Господи, да какой же я дурак! Прожить девятнадцать лет и не прочитать ни одной порядочной книги!.. Все живое до того мне чуждо, как будто я существую на другой планете и нет у меня ни костей, ни плоти. Но, слава богу! этот день не пропал у меня даром.
10
Яблочкин дал мне еще несколько книг. Но читать почти некогда: так много времени отнимают классы и затверживание наизусть разных уроков. Право, досадно! Иногда сидишь, сидишь в классе и задашь себе, ради скуки, вопрос: из-за чего я тут сижу? И никак не решить этого простого вопроса. Сегодня, например, в одиннадцать часов утра явилась в класс высокая, тощая и бледная фигура, одетая, по своему обыкновению, в длиннохвостый фрак со светлыми пуговицами. Это был наставник, читающий нам геометрию. После молитвы 'Царю небесный' черный фрак двигался несколько минут из угла в угол по классу, затем последовали старческий кашель, щелчок по табакерке, нюханье табаку и вытирание носа платком.
Мы ко всему этому привыкли и ждали, что будет далее. 'Дайте мне мелу!' Ученик подал ему кусок мелу и вытер грязною тряпкою черную доску. Так как тряпка была в мелу и выпачкала ему руки, он ударил ладонью об ладонь и при этом, разумеется, счел нужным, на потеху товарищей, скорчить рожу. И вот на доске появились углы и треугольники. Геометрия не считается у нас в числе главных предметов преподавания, и потому на черчение наставника никто не обращал ни малейшего внимания. Он останавливал время от времени свою работу, нюхал табак, поглядывал наискось на изображенные им круги и треугольники и снова продолжал: AB+AC=AD+AC=S, и притом угол ABG... и так далее. Позади меня два ученика преспокойно играли в три листика, искусно пряча под столом избитые, засаленные карты. Вдруг один из них, вероятно в порыве восторга, крикнул: 'Флюст!' Наставник вздрогнул и обернулся. 'Какой флюст? Кто это сказал?' И, подойдя к нашему столу, ни с того ни с сего напал на сидевшего подле меня товарища. 'А, в карты играть?., хорошо!.. Пойдем к инспектору'. Бедняк струсил и указал на виновного. 'Это вот он что-то сказал'. - 'А, это ты! - крикнул наставник, - хорошо!.. Пойдем к инспектору'. - 'Помилуйте, - отвечал с улыбкою уче-пик, - я сказал: плюс, а не флюст'. - 'Пошел на середину класса!., ну, стой тут. Где карты?' - 'У меня никаких нет карт'. - 'А, нет... выворачивай карман. Так... Выворачивай другой... Гм!.. нет... расстегни жилет'. Карт нигде не нашлось: они уже давно были переданы в десятые руки. 'Ну, черт вас разберет! Зачем ты нарушаешь порядок?' 'Виноват! Я увлекся вашею задачею, вы, кажется, хотели поставить минус, а мне показалось, что нужно плюс, я и крикнул: плюс!' 'То-то увлекся... Пошел на место!' Динь, динь, динь! Пробило двенадцать часов. 'Уже?' - спросил наставник. Обратился к журналисту и подписал в журнале свою фамилию. 'Дайте-ка мне геометрию...' Книга была подана. 'От сих до этих', - сказал он и провел своим острым ногтем на полях страницы две черты. Я так спешил на квартиру, что рубашка моя взмокла от пота: мне страшно хотелось есть. После обеда опять пришлось тащиться в семинарию, чтобы перевести полстранички из Лактанция. И какой перевод!..Тянут слово за словом: иного хоть убей, не знает, в каком времени стоит глагол, и не различит подлежащего от сказуемого. Только время пропадает даром!
15
Однако мне невозможно вести дневник свой, как бы хотелось, то есть заносить в него впечатления свои ежедневно: и времени свободного у меня мало, и боюсь, что Федор Федорович нечаянно отворит дверь в мою комнату и поймает меня на месте преступления с поличным в руках. Жаль! Знаю, что лица, которые я здесь вывожу, очерчены бледно, что язык припахивает бурсою, но все-таки эта работа доставляет мне удовольствие. Она нисколько меня не стесняет, она не походит на известное рассуждение из заданной темы, где необходимы приступ, деление, доказательства, сравнения, примеры и заключение. Пишу то, что вижу, что проходит у меня в голове, что затрагивает меня за сердце. Материалов у меня не слишком много, потому что среда, в которой я вращаюсь, уж чересчур тесна. Не спорю, что она имеет свою физиономию, что на ней лежит своя оригинальная печать, но для меня-то нет в ней нового ни на волос. Как бы то ни было, буду писать, когда случится, без особенной последовательности и строгой связи. Быть может, кто-нибудь прочтет эти строки чрез двадцать или тридцать лет и скажет: так вот при какой обстановке шло воспитание наших отцов!.. Прочтет - и не бросит в нас камня.
Нынешний день была у нас лекция французского языка, который, за неимением профессора, читается учеником богословия, так называемым лектором. Этот богослов, в пестрых клетчатых штанах и в ярком, разноцветном жилете, держит себя важнее, чем кто-нибудь из наших наставников. 'Ну-с, говорит он подслеповатому ученику, голова которого покрыта золотушными струпьями, - переведите...' И стоит, покачивая своим вытянутым до невозможности корпусом. Левая нога его картинно отставлена вперед, одна рука занята книгою, другая играет бронзового цепочкою. Ученик моргает и посматривает исподлобья налево и направо: 'подскажите, мол, анафемы!..' И вот слышится шепот: человек, любящий добродетель... 'Не подсказывать, господа! - замечает лектор., Вы, я думаю, и склонять-то не умеете, а?' Ученик молчит. 'Склоняйте: l'homme'.
- Именительный 1'homme. Родительный...
- Довольно, довольно! Какой тут лом? Экое произношение! Оно и видно, что вам приличнее держать лом в, руках, а не книгу.
В классе раздается сдержанный хохот. Лектор рад, что сказал острое словцо. 'Следующий!' - 'Я нездоров', - пробасил плечистый верзило, лениво поднимаясь со скамьи с заспанным лицом и закрывая широкою ладонью зевающий рот. 'Желудок, верно, обременили?' В классе опять раздается хохот. И таким образом проходит время с пользою для учащихся, с приятностию для наставника.
20
Вчера Федор Федорович праздновал день своего рождения. К этому событию он приготовлялся за неделю вперед. Вот, мол, и тот-то меня посетит, и такой-то у меня будет, - и записывал для памяти, что ему нужно купить. Подчас сидит с латинским лексиконом в руках, приготовляя из хрестоматии перевод странички к следующему классу, и вдруг положит его в сторону и скажет: 'Ах, паюсной икры еще надобно, чуть не забыл!' И заметит на бумаге: один фунт паюсной икры. 'Икры', - повторит он и задумается, потупив голову; посмотрит на цифры, сделает сложение и плюнет: 'Вот оно что! Десяти рублей серебром не хватит, несмотря на то, что чай, сахар и ром у меня некупленные'. Даже со мной он заводит об этом речь: 'Вот, мол, каково теперь содержание! на все такая дороговизна, что смерть!' Уж не намекает ли он, что дешево взял с меня за квартиру?.. Григорий, иначе называемый Гришкою, сбился с ног, бегая на рынок и с рынка. Покупка разных разностей, по неизвестной причине, не делалась разом. Потребовалось луку - и Григорий бежит, понадобилось горчицы - и Григорий опять бежит. Только что возвратится, облитый горячим потом. 'Гришка! - раздается из кабинета, пошел сюда! Ступай, возьми уксусу на десять копеек'. И Григорий опять
