Искусный мастер не оставляет следов. Не помнишь, кто сказал? Никто не помнит. Я неплохо знаю Луженкова, и если ты на допросе сболтнешь что-то лишнее, а ты можешь - я уже понял, он снова на дыбы встанет. Мы же кусок изо рта у него вытаскиваем, законную добычу. Он забудет обо всех договоренностях и так может понести, что никто не удержит. На тебя, сержант, два генерала наших сегодня работают. Чтоб знал. И учти, работают не за так. Я взял это дело на себя и мне по нему отчитываться. Теперь слушай: мне срочно нужна информация на солдата из твоей роты. Срочно, потому что через неделю-другую его тут не будет, и им займутся другие. Наша задача разработать его за это время. Срок небольшой, но достаточный. Будет результат, - считай, твое дело выиграно, не будет... не маленький, сам понимаешь. Понял меня, - не спросил, а подвел черту в разговоре Матвейчук. - Теперь запоминай: фамилия солдата - Стрельцов...

По возвращении от прокурора Антон должен был зайти к особисту. Вместо этого он отправился в баню и долго стоял под горячим душем, закрыв глаза. Он ощущал себя огромным валуном где-нибудь в австралийской пустыне. Он раскалился на солнце и бесконечно устал. Миллионы лет он был валуном, утомленным своей массой. Он знал только солнце и песок, и редкие дожди, приносившие наслаждение. Он, как никто, знал ничтожную цену жизни, окружавшей его. Бессмысленной, бесполезной, такой непрочной и короткой. Огромный безмолвный неподвижный камень, не имеющий формы и цвета.

Дежурным по части заступал малознакомый капитан из роты обслуживания. Его не касались проблемы учебной роты, он лишь удивленно поднял брови, глядя на список арестованных - сержант ваш, что ли, сидит?

- Наш, - подтвердил взводный, он же начальник караула.

- У-гум, - промычал новый дежурный, - и генерал еще сидит. Смотрите, чтоб генерал не сбежал.

- Он лет двадцать, как бегать разучился, - ухмыльнулся взводный.

- Случаи разные бывают, - дежурный спешил закончить развод, вечерний мороз доставал его сквозь теплое нижнее белье. - Зайду к вам ночью чаю попить.

Развод, как и положено, закончился торжественным маршем.

Приняв караулку и отправив двоих за ужином, Антон устроился в тепле комнаты начальника караула. Напротив тускло светились окна гауптвахты.

- Вспоминаешь, как с той стороны смотрелось? - усмехнулся взводный.

- Что тут вспоминать? Не забыл еще.

В дверь постучал выводной.

- Товарищ сержант, вас арестованный требует.

'Началось', - с тоской подумал Антон.

Царенко было трудно узнать. Лицо его почернело и налилось злостью. За два неполных дня он постарел лет на десять. Сеть мелких морщин собралась под глазами.

- Отмазался? - ко всему у него пропал голос. - Отмазался, сука. А меня кинул? - просипел Царенко, когда Антон вошел в камеру.

- Ты что, простыл? - Антон представить себе не мог, о чем и, главное, как говорить с Сергеем.

- Как ты отмазался?! - для того другой темы не существовало. - Как?!!

- Никак. Ты же знаешь, у меня тут никого нет.

- Врешь, сука. Ты отмазался! Отмажь и меня!!!

- Что тебе сказал Луженков сегодня?

- Твои показания давал читать.

Разговора с прокурором Антон не помнил. Он не помнил ничего с того момента, как вошел в кабинет Луженкова, и до того, как вышел из бани. Он просто обнаружил себя идущим в роту из бани. Как он попал в часть, что происходило в кабинете прокурора, что он говорил, что подписывал, как...? Антон ничего не помнил. Следовало бы спросить у Сергея, но Антон не мог.

- Ладно, - Антон собрался уходить, - чего тебе на ужин забросить?

- Слушай сюда. - Царенко, казалось, успокоился. - Ты должен меня отмазать. Это ты виноват, что мы влетели. Ты отмазался, отмажь и меня. Если меня посадят...

Антон вышел в коридор гауптвахты и закрыл за собой дверь камеры. В соседней по-стариковски тяжело кашлял генерал.

В прежние времена вечер и первая половина ночи были любимым его временем в карауле. Взводный приносил с собой свежие 'Московские новости' и 'Огонек', которые вдруг стало возможно читать без скуки, и погружался в них, отзываясь разве что на звонки с постов, сообщавшие о приближении дежурного по части или проверяющего. Сам же Антон либо тоже читал что-то, либо писал, устроившись за пультом связи. Всегда был горячий кофе, сухой аромат которого приятно контрастировал со спертым кисловатым воздухом караулки. Иногда они играли в шахматы или раскручивали огоньковские кроссворды. В разгадывании кроссвордов взводный был виртуозен.

- Восемнадцать стоя, - увлекаясь, почти кричал он, - 'Река в Средней Азии'. Отложили. Пять лежа. 'Популярный русский поэт XVIII-XIX веков. Державин. Буква 'В' - пятая в этой узбекской реке. Зеравшан.

Антон давился смехом, наблюдая его упражнения. Раз капитан чуть не сошел с ума - в редакции спутали сетку кроссворда и задание. Из разных номеров взяли. И то он заполнил половину.

На ужин Царенко отправили грузинских разносолов. Было у Антона заведено набирать в караул побольше магазинной, а еще лучше домашней еды. Ночи долгие, погрызть всегда чего-то хочется. Но в этот раз делал он все механически, по привычке. Чувствовал себя паршиво, а на еду смотреть не мог вовсе. Весь вечер просидел в оцепенении, упершись взглядом в ночное окно. Иногда выходил на плац и в тишине морозной ночи ходил вдоль караулки, не зная, куда себя деть. За забором понемногу гасли окна в очаковских домах.

- Иди спи, - в начале второго отправил его взводный, - проку с тебя никакого. - Ходишь туда-сюда, жить спокойно не даешь. Ну, сидит он. Сам виноват. Еще и тебя подставил. Пусть сидит. Чего ты дергаешься? Иди отсюда.

Набросив на плечи свободный тулуп, Антон нашел пустой топчан в комнате отдыхающей смены и лег.

Уснуть не мог. Лежал с открытыми глазами, слушал доносившийся из-за стенки разговор двух казахов. Неспешный был разговор, не утомительный. И непонятный. Казахский был разговор. Потом донесся голос взводного. Захлопали двери. Пришла смена. С соседнего топчана послышался осипший от испуга шепот Царенко: 'Отмажь меня. Ты виноват, что мы влетели. Отмажь меня'. И генерал Плющихин, напирая грудью на Антона, хрипел по-казахски: 'Отмажь меня'.

- Вам, товарищ генерал, к Луженкову, к прокурору надо, - попытался объяснить ему Антон.

- Ты прокурор, - захрипел генерал.

- Мне, бля, в город надо. Маме на тяжелую жизнь пожаловаться, - голосом ротного сказал Царенко. - Ты прокурор, отпусти меня. Отпусти меня, - напирал он.

- Серега, ты с ума сошел, посмотри на меня, какой я прокурор? - пытался Антон оттолкнуть от себя Царенко.

- Ты прокурор, - в один голос твердили Плющихин и Царенко.

Вдруг он увидел себя, Байкалова, сидящего в кабинете Луженкова. Он увидел себя с прокурорского места. Напротив сидел Ступак и быстро печатал. Байкалов что-то косноязычно объяснял, при этом нервно усмехался левым краем рта и нелепо таращил глаза. Он говорил, широко раскрывая рот, но слов не было слышно. 'Что говорит этот сержант? - с отвращением думал прокурор, почему я его не слышу?'

- Что же я говорил ему? - мучительно вспоминал Антон.

- Ты просил его расстрелять Стрельцова, - с готовностью подсказал Антону особист.

- Ты вре-ешь, - засмеялся Антон и погрозил майору пальцем. - Я всегда знал, что ты врешь, но тут я тебя поймал. Я такого не говорил.

- А что же ты ему сказал? - ехидно ухмылялся тот.

Антон не помнил.

- И мне ты зря грубил, - продолжал особист ласково-въедливым тоном, не надо было, в твоих-то обстоятельствах. Но... не ошибается тот, кто ничего практического не делает. Кто сказал? Помнишь? То-то! Теперь мы с тобой поработаем?

- Не дождешься.

- А я терпеливый, - спокойно закуривая, говорил Матвейчук, - да ты это знаешь. Я ведь подождать могу. Только времени у нас мало. Отмажь меня, заискивающе глядя в глаза Антону, попросил особист.