— Насколько я понимаю, мне назначена встреча с президентом, — ответил он с покровительственной улыбкой.

— Правильно, — сказал я. — Но вы могли бы по крайней мере объяснить мне свой дурацкий звонок из Рио-де-Жанейро. У нас было впечатление, что вы нажрались мыла и пускаете пузыри…

Он мотнул головой в сторону кабинета Роудбуша.

— Сначала поговорю с ним. Это главное.

— Хорошо.

Я позвонил Грейс Лаллей по прямому телефону и попросил уведомить президента, что его превосходительство Дэвид Полик ожидает аудиенции. Я надеялся, что Дэйву придется поскучать хотя бы с полчасика, но, к моему изумлению, — мне то и дело приходилось изумляться в последние дни — не прошло и минуты, как Грейс сказала, чтобы я проводил Полика к президенту.

Мы прошли через заднюю дверь и внутренний коридор в кабинет президента. Приветственная улыбка Роудбуша впервые показалась мне тусклой. Полик затмил ее: он весь светился торжеством гладиатора, который только что сразил всех львов и христиан. Он возвышался над президентом на целых четыре дюйма и держал себя так, словно обладал здесь не только физическим превосходством.

— Джин, — после небольшого вступления сказал президент, — мне кажется, нам лучше поговорить с мистером Поликом наедине.

Снова перед моим носом захлопнули дверь. На сей раз я не мог даже пожаловаться. Я этого заслужил, после того как президент выторговал у меня десятидневную отсрочку. И все же удар пришелся по больному месту, и ухмылка, которой проводил меня Полик, отнюдь его не смягчила. Господи, до чего же он сегодня самодоволен!

Как я ни был занят в тот день, я время от времени поглядывал на часы. Беседа Полика с президентом затянулась на час и все еще продолжалась. Я позавтракал у себя за столом сандвичем с латуком, беконом и помидорами и чашкой горячего шоколада. Прошло два часа, прежде чем Полик вернулся в пресс-бюро.

Его словно подменили. Джилл заметила это одновременно со мной и, едва посмотрев на Полика, бросила на меня удивленный взгляд. Полик медленно подошел к моему столу и остановился, неловко переминаясь. Он был хмур и жалок, словно только что навестил старого больного друга перед опасной операцией.

— Итак? — спросил я. — Когда «Досье» порадует мир сенсацией?

Он покачал головой.

— Сенсаций не будет.

— Что? Почему это?

— Спросите у него, — он кивнул в сторону кабинета президента.

Я ничего не понимал.

— Вы хотите сказать, что не будете писать о Грире… хотя потратили на розыски так много времени?

— Совершенно верно.

Впервые я видел его таким потрясенным, почти раздавленным. Наконец-то и он испил свою чашу! Мне было трудно скрыть чувство удовлетворения. Галерка всегда радуется унижению сильных мира сего.

— Я не буду вас больше беспокоить, — сказал Дэйв. — «Досье» пока займется мой помощник. А мне нужен отдых.

— Отдых? — В разгар самого сенсационного дела за многие годы? Это было нелепо и невероятно. — Дэйв, что с вами случилось, черт возьми?

— Спросите своего босса, — сказал он вяло. — Увидимся через две недели… Я уйду через черный ход.

С этими словами Полик повернулся и вышел, даже не попрощавшись с Джилл своим обычным насмешливым жестом. Она сидела онемев и смотрела ему вслед, пораженная не меньше меня.

— Ну, — сказал я, — как тебе это нравится?

— Чем дальше, тем интереснее. — Она удивленно покачала головой. — Сначала великий мужественный пресс-секретарь отказывается от своего решения подать в отставку. Затем мистер Борец за свободу печати перестает бороться за самую большую, по его словам, сенсацию века. Наверное, у Пола Роудбуша есть тайная моральная дыба, чтобы так выкручивать людям души.

— Нас нельзя сравнивать! Я работаю на Роудбуша, а Полик работает только на Полика.

— А если содрать с вас это «нас мужчин нельзя», что останется? Глина, нет?

— «Глина, да», а не «глина, нет». — У меня в голове мутилось. — Перестань, бога ради, переворачивать фразы, как миксер!

Она уже хотела ответить, но загудел зуммер прямого телефона.

— Слушаю, милая, — сказал я Грейс, но это была не Грейс, а сам президент.

— Прошу вас немедленно ко мне, — сказал он. И голос его исключал всяких «милых». Опять неприятности.

Я добежал до его кабинета в рекордное время. Он стоял у балконного окна. Когда я вошел, он круто повернулся и пошел мне навстречу. Его лицо без улыбки казалось каменным. Таким я его видел редко, но понял: Роудбуш был в ярости.

— Не понимаю, что стряслось с Поляком… — начал я.

Он отмахнулся.

— Об этом потом, — сказал он. — Я хочу поговорить о вас.

— Обо мне? Что я такого сделал… особенно в последнее время?

Он стоял перед мной, глядя мне прямо в глаза. И вовсе не собирался вежливо предложить мне сесть.

— Джин, — сказал он, — мне казалось, мы достигли соглашения. Договорились — во всяком случае, я так думал, — что все останется по-прежнему до девятого октября.

— Так и есть, сэр.

— В таком случае не будете ли вы любезны объяснить, каким образом люди Уолкотта узнали о нашей частной беседе? — спросил он тихо, еле сдерживаясь, и взгляд его был суров.

— Господин президент, извините, но я не представляю себе, о чем идет речь.

Все наваливалось на меня сразу. В каком еще преступлении обвинит меня Полик?

— Звонил Дэнни Каваног, — сказал Роудбуш. — Если бы здесь не было Полика, мы бы с вами разобрались на месте.

— Но, господин президент! Ей-богу, не понимаю, чего вы хотите.

— Дэнни, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова, — получил сведения из своего источника в штабе Уолкотта, что Калп, их штатный палач из Луизвилла, готовит речь, в которой собирается рассказать о самых конфиденциальных подробностях нашего стратегического совещания, состоявшегося в эту среду. Он выступит через несколько дней.

Мои мысли помчались наперегонки. Дэнни, как я знал, устроил в штабе Уолкотта своего человека, который сообщал нам о тактике и стратегии противника. Дэнни не промах. Но, видимо, и Мэтти Силкуорт тоже не дурак. Кто-то из самых близких к Роудбушу людей продавал нас. Но кто?

— На совещании было девять человек, — сказал я, — но, если исключить вас, меня и Дэнни, останется шестеро, которые могли…

— Дело совсем не в этом, Юджин, — сказал он, и это официальное «Юджин» сразило меня. — Калп собирается также рассказать о вашей угрозе уйти в отставку и о нашем десятидневном соглашении. Мало того, он приводит все подробности разговора.

До меня дошло. Ведь во время того разговора в кабинете нас было только двое. Я вдруг почувствовал себя голым и беззащитным.

— Господин президент, — начал я, заливаясь краской, — я не знаю, что сказать. Я понимаю…

— Я тоже, — отрезал он. — Теперь ясно, почему вы так хотели уволиться.

Он обрушился на меня сразу с двух сторон, как из засады. Я смешался и на мгновение оцепенел. Только стоял и смотрел на него, и вид у меня, наверное, был преглупый.

— Господин президент, — сказал я наконец, — это не в моих правилах. Я так не поступаю.

— Это вы мне достаточно ясно дали понять в тот раз, когда клялись в верности. Но тут одна загвоздка,