университетским профессором, и что этот „доктор X“ так же бесследно исчез. Однако за одиннадцать долгих дней Белый дом не проронил ни слова об этом странном совпадении».

Роудбуш оторвался от чтения, когда стюард заглянул в кабину и предупредил:

— Прошу застегнуть ремни!

Самолет резко снижался, и линия побережья Мэриленда уже осталась позади. Роудбуш отложил тонкую ленту телеграммы, застегнул ремни, ворот рубашки и начал подтягивать узел галстука.

— Калп откуда-то разузнал о докторе Любине, — заметил он. — Это его выступление — ядовитая штука.

— Дальше будет хуже, — предупредил я.

Тяжелый лайнер вздрагивал: пилот выравнивал его, выводя на последнюю прямую.

— Я дочитаю в вертолете, — сказал Роудбуш. — Но что за этим кроется?

— Единственное, что я знаю, — ответил я, — так это, что Калп учился в одном колледже с Мэтти Силкуортом, главным распорядителем комитета Уолкотта. По слухам, они остались близкими друзьями.

Последовал легкий толчок. Мы были уже на земле и катились со скоростью ста шестидесяти миль в час. Затем раздался визг реверсирующих двигателей, и самолет резко снизил скорость. Пожарные и санитарные машины, обычно встречающие президента, быстро отстали. Лайнер еще раз изменил направление и уже не спеша покатился к площадке, где нас ожидали три вертолета. Впереди справа я увидел несколько грузовиков и дымящиеся обломки истребителя. Дон Шихан просунул голову в кабину.

— С летчиком все в порядке, господин президент, — сказал он. — Садился на брюхо. Успел выбраться до того, как истребитель загорелся.

— Пусть его разыщут, Дон, — сказал Роудбуш. — Я хочу с ним поговорить.

Четверо журналистов с нашего самолета уже дожидались нас у подножия трапа. Самолет с представителями печати, приземлившийся чуть раньше, изверг еще человек семьдесят корреспондентов; некоторые бежали к нам со всех ног. Когда президент ступил на землю, вокруг него образовалась целая толпа. Первый вопрос прокричал кто-то из задних рядов:

— Господин президент, председатель уолкоттовского комитета в Кентукки обвиняет…

Роудбуш успокаивающим жестом поднял обе руки.

— Пожалуйста, сейчас никаких вопросов. Юджин будет в вашем распоряжении, как только мы вернемся в Белый дом. А сейчас я хочу увидеть пилота истребителя.

Начальник аэропорта генерал-лейтенант ВВС в сопровождении трех полковников браво приветствовал президента.

— Что с летчиком? — спросил Роудбуш.

— Ни одной царапины, сэр. Он в санчасти. Просил передать вам свои извинения за задержку посадки.

— Попросите его зайти ко мне в вертолет, — приказал Роудбуш. — Хочу поговорить с ним.

Летчик, молоденький младший лейтенант с порванным рукавом комбинезона, вскоре поднялся в вертолет президента. Роудбуш встретил его широкой радостной улыбкой, поздравил со вторым рождением, затем начал расспрашивать о жизни, о службе. Я делал записи для печати, но мысли мои по-прежнему целиком занимал Стив Грир.

Вертолет поднялся с таким треском и дребезжанием, что у меня залязгали зубы. Президент снова принялся за речь Калпа и читал не отрываясь, пока мы тарахтели над автострадой к Анакостин-ривер, а затем уже по прямой вдоль Потомака.

Где-то в середине своей речи Калп выдвинул обычную версию всех политиканов, будто он выступает не как председатель комитета Уолкотта, а как «американский гражданин, которому по закону и по традиции дано право требовать отчета у тех, кто стоит у кормила власти в течение четырех лет». Посему он задает ряд прямых вопросов президенту Роудбушу относительно Стивена Грира. Он спрашивает, правда ли, что, по сведениям ФБР, Грир скрывается в Бразилии и какую еще «жизненно важную информацию» скрывает от народа президент. В заключение своей речи, проговорившись о «надежном источнике в Вашингтоне», Калп обрушил на Роудбуша залп вопросов:

«Господин президент, правда ли, что федеральные агенты проследили мистера Грира до аэропорта за пределами США?

Господин президент, если мистер Грир действительно за границей, обратились ли вы к всесильной сети ЦРУ, чтобы выяснить, где он и зачем?

Господин президент, кто этот таинственный «доктор X», каковы его отношения со Стивеном Гриром и где он сейчас?

Господин президент, располагал ли мистер Грир какими-либо секретными данными государственной важности, когда исчез в ночь на 26 августа?

Господин президент, что скрывает ваше правительство от народа и почему?

Господин президент, почему Белый дом молчит вот уже одиннадцать долгих дней?

Я гражданин свободного демократического общества, господин президент, и от имени моих сограждан- американцев я прошу ответить на мои вопросы».

Роудбуш свернул копию телеграммы и сунул во внутренний карман пиджака.

— Очень ловкий гражданин, — заметил он. — Что ж, политика есть политика.

Он взглянул через окно на автостраду Линкольна, сверкавшую под вечерним солнцем. Мы уже снижались, чтобы сесть на газоне за Белым домом. Было ясно, что президент решил выбросить из головы и Калпа и Кентукки, но я не мог этого себе позволить, потому что меня ждала толпа разъяренных корреспондентов.

— Надо что-нибудь подготовить для прессы, — сказал я.

— Мы не сунемся в эту ловушку, — твердо ответил Роудбуш. — Я не намерен отвечать на так называемые «вопросы гражданина Калпа». Оставьте это мне. Я что-нибудь набросаю. Позвоню вам примерно через полчаса.

И едва мы опустились на газон, президент выскочил из вертолета. Жара была опаляющая, последний заряд лета. Роудбуш сразу скинул пиджак на руку и на ходу распустил галстук. Дон Шихан и майор ВВС следовали за ним по пятам; майор нервозно теребил ворот рубашки. Я вспомнил сцену в золотистом салоне лайнера и размышления президента об атомной бомбе. Господи, какая ответственность! Но тут дело Грира снова возникло передо мной, и я бросился к себе в кабинет.

Джилл встретила меня, размахивая пачкой листков с записями о тех, кто мне звонил. Жаждущих было множество, среди них корреспонденты лондонских газет, гамбургского «Ди вельт», «Таймс оф Индия» и токийской «Асахи Шимбун». Дело Грира превратилось в мировую сенсацию. Джилл казалась просто оскорбительно спокойной и свежей среди хаоса моего кабинета и живо напомнила мне, что сам я далеко не в форме. Трехчасовой сон прошлой ночью был явно недостаточен, я не был готов к встрече со жгучим солнцем Чикаго. Вся кожа моя зудела, голову стискивала упорная глухая боль, и я лишь с трудом разбирал машинописный текст. Меня злил спокойный, свеженький вид Джилл — наверное, поспала прошлой ночью досыта — часиков девять. Казалось вопиющей несправедливостью, что мы так неравно расплачиваемся за часы любви.

Она подлетела с приветственным поцелуем, но я лишь коснулся ее губ. Почему эти женщины со своими интимностями не могут дождаться темноты?

— Выбрось записи о звонках из Лондона и Токио в мусорную корзину! — рявкнул я. — Пусть звонят своим вашингтонским корреспондентам. У «Асахи» их тут полдюжины.

— Прошу тебя, бэби, не злись.

— Перестань называть меня «бэби»! — На ней была какая-то розовая цилиндрическая штуковина, которая свисала с плеч, намного не доходя до колен. — И бога ради, одевайся на работе прилично. Это все-таки Белый дом, а не пляж в Монтего Бей.

— Ты раздражен. Почему?

— Хочу спать. По буквам: эс, пе, а, те, мягкий знак. Я еще могу выговорить это слово, хотя уже забыл, что оно означает. А теперь, пожалуйста, пошевели сама мозгами и расположи все звонки по степени важности, вместо того чтобы подсовывать мне идиотскую мешанину.

Я говорил не всю правду. Меня все еще терзала мысль о том телефонном звонке прошлой ночью. А что, если Джилл соврала мне, будто какой-то Ник, или как его там, имеет обыкновение звонить по ночам Баттер