– Возьми его!

Она старалась. Его руки, тискавшие ее грудь, щипавшие ее тело, причиняли боль, но она очень старалась. Он замычал, вдавливая себя в разбитые губы. Саша закашлялась, вывернулась. По губе стекала густая белесая жидкость.

– Ага, вот как надо с тобой обращаться! – захохотал он.

– Дай мне полотенце, – едва вымолвила женщина.

Он принес с кухни смоченное водой полотенце, осторожно отер ее губы, пот со лба. Неожиданно Глеба пронзили щемящая жалость и нежность.

– Дурочка, я так люблю тебя, – пробормотал он, прикладывая мокрое холодное полотенце к ссадинам на животе.

– А я тебя не-на-ви-жу, – по слогам еле выговорила Саша. – Ты извращенец, садист… Тебя расстреляют, – добавила она в полном отчаянии.

Он вскочил:

– Извращенец? Прекрасно! Ненавидишь? Замечательно! Мы, садисты, любим, когда нас ненавидят. Но я, хоть и садист, забочусь о тебе! О том, чтобы удовлетворить твою ненасытную похотливую утробу. Я принес тебе подарок, моя радость!

Он склонился к сумке и вытащил огромный резиновый фаллос.

– Какова штучка, а? Надеюсь, тебе понравится!

Саша взвизгнула. Ремень, превращенный в петлю, крепко охватил ногу, обвился вокруг металлического каркаса кровати. Он навалился на женщину, ухватил свободную, отчаянно дрыгающуюся ногу, придавил ее коленом и, потрясая над нею резиновым чудовищем, захохотал:

– Ну что, начнем? Тебе будет хорошо! Я удовлетворю тебя на всю катушку!

Турецкий появился в приемной Меркулова ровно в девять утра. Преподнес Клавдии букетик игольчатых астр, за что был вознагражден обворожительной улыбкой.

– На месте? – кивнув на дверь, спросил он.

– Да, Константин Дмитриевич уже ждет вас, Александр Борисович. А уж мы-то как заждались! – понизила она голос и одарила Александра еще одной улыбкой.

Турецкий послал девушке («девушка», как известно, понятие весьма относительное) воздушный поцелуй и исчез за дверью кабинета.

– Прибыл? Хорошо. Проходи, садись, – телеграфным стилем проговорил Меркулов.

– Ну-с, что тут у вас произошло, в ваших палестинах?

– Палестины, положим, у нас общие. На ночные «Новости» успел?

– Да.

– Значит, в курсе.

– В курсе чего? Разбился самолет. Это, конечно, весьма прискорбно, но не такая уж редкая вещь в наш век техногенных катастроф.

– Это так, это так… Это правда, но не вся.

– Ну, как я понял, в катастрофе погиб гендиректор «Аэрофлота» Сомов. Это точно или утка?

– Это точно. Владимир Сомов был на борту. Это подтверждают работники Шереметьева.

– Что значит «подтверждают»? Он что, без билета летел? И вообще, хозяин «Аэрофлота» обычным рейсом на Кипр, с кучей отдыхающих? Не томи, Костя, рассказывай.

– Сейчас расскажу. Хотя все равно друга твоего поджидаем. Грязнов должен вот-вот подъехать. И Самойлович из ФСБ. Еще Левин подойдет. Пока их ждем, я дам вводную. Так вот: буквально за два дня до катастрофы сюда, в Генпрокуратуру, ко мне на прием пришла жена Сомова. Вернее, теперь уже вдова.

– И старшая дочь…

– И старшая дочь. Если помнишь, мы ее вызывали как свидетеля по делу «Анклава». С тех пор знакомы.

Турецкому – да не помнить про «Анклав»?!

Эта швейцарская фирма была учреждена еще в бытность Кирпичникова, бывшего гендиректором до Сомова. Правда, отмашку заняться «Анклавом» следственный отдел Генпрокуратуры получил гораздо позже, уже при Сомове. Это дело шло в ряде других, призванных свалить всенародно «любимого» олигарха Сосновского. В борьбе роковой пал тогда человек, похожий на генерального прокурора, а дело «Анклава» было спущено на тормозах.

– И что же ей понадобилось?

– А вот послушай диктофонную запись, чтобы мне не пересказывать.

Меркулов нажал кнопку стоявшего на столе магнитофона. С пленки слышались шорохи, вздохи, масса невнятных звуков.

– Волнуется женщина, – пояснил Меркулов.

'– Константин Дмитриевич, – послышался наконец действительно взволнованный женский голос. – Я понимаю, вы удивлены моим визитом… Не знаю, с чего начать…

– А вы начните с главного, – мягко прознес с пленки Костя.