который лучше всех на кулачки дрался, — вскипело сердце обидой великой на Сережку.

— Из-за него приходится терпеть.

А в орта-чека и не страшно даже — как в Исполкоме у них.

Стол большой, за столом самый главный в кожаном пиджаке. С боку револьвер прицепленный, на фуражке звезда большевистская. Чешет самый главный усы одним пальцем, смотрит на Мишку прищуренными глазами.

— В чем дело?

— Мальчишку поймали, товарищ Дунаев. — об'ясняет милицейский.

— Безбилетный?

— А шут его знает! Мешок, что ли, утащил.

— Иди ко мне ближе.

Здорово оробел Мишка — руки по швам опустил. Левая вздрагивает от испуга, и ноги чуть-чуть в коленках трясутся. Потолок над головой будто книзу опускается, и вся орта-чека на волнах покачивается.

А товарищ Дунаев нарочно молчит, не торопится. Только глазами прищуренными — ширк по бумаге!

И опять — ширк на Мишку!

— Как зовут?

А Мишки каждый волосок на голове поднимается, и в носу делается жарко: шмыгать не успевает им.

— Который год?

— Одиннадцать — двенадцатый.

— Молодец! Табак куришь?

— Никак нет.

— Не скрывай, Михайла Додонов, нам все известно…

Увидал улыбку Мишка на губах у главного, подумал:

'Врет он, ничего не знает, если смеется…'

А главный опять улыбается.

— Зачем мешок украл?

Отлегло на сердце у Мишки, снова подумал:

'Давай я обману маленько, можа поверит'.

Начал рассказывать: давно они собирались в Ташкент с отцом, купили билет, пропуск, а отец дорогой помер. Надо бы взять у него билет с пропуском, а Мишка не догадался, две станции без билета проехал. Тут еще мальчишка навязался к нему из их деревни: возьми да возьми — один боится ехать. И тоже захворал. Кого хошь спроси — в больнице он лежит. Побежал Мишка повидаться с ним, а в это время свисток на чугунке подали. Ну, Мишка напугался, бежал, бежал, на бабу наткнулся. Не видать ничего. Задел ногой за ведро — баба кричать начала. Услыхали мужики, подумали — жулик он. А это его мешок, собственный. В этом мешке еще мешок, а в том мешке кружка завернута, соли на дорогу щепотки две и бабушкина юбка. Он никогда не воровал.

Развязали мешок — верно: кружка, соль и юбка.

Поглядел товарищ Дунаев на Мишку, опять усы почесал одним пальцем.

— А ты знаешь, без билета не полагается ездить по железным дорогам?

— Конечно, знаю, куда же деваться? Голодно больно…

— А в Ташкенте чего думаешь делать?

— Поработаю маленько.

— Чего умеешь работать?

— Чего придется. Можа, навоз кому почистить али за плугом ходить…

Покрутил головой Дунаев, самый главный, улыбается.

— Вот что, Михайла Додонов: мальчишка ты ловкий. По правильному я должен наказать тебя за это, чтобы ты еще ловчее был. Завтра будешь дрова таскать вместе с бабами безбилетными. Поработаешь — дальше поедешь. А бесплатно у нас не полагается ездить. Понял?

Мишка ждал хуже.

Вышел из орта-чеки с милицейским, сказал облегченно:

— Работы я не боюсь. Чего хошь заставь — сделаю…

Длинный день! Тянется, и конца ему нет. Сначала солнышко на гору все поднималось, потом все под гору спускалось, а до вечера далеко. И дров казенных целые горы — когда перетаскаешь по одному полену? Напружинивал Мишка крепкую мужицкую спину сразу по три тащил. Выворачивались глаза от натуги, вздрагивали, мотались короткие ноги в широких лаптях. Думал, похвалит кто за усердную работу, а бабы ругаются.

— Ты, мальчишка, не больно надсаживайся: здесь — не дома.

— А что?

— Силу береги.

Первой свалилась кудрявская девка с голыми оцарапанными ногами. Голова закружилась, и во рту затошнило у нее. Поглядела она вокруг помутившимися глазами, белая сделалась вся. Схватила себя за голые оцарапанные ноги — не поймет ничего. Будто бабы и будто не бабы около нее. Ткнулась носом в землю и давай палец сосать.

— Что, Наст?нка, смерть твоя?

— Силушки нет.

Положила смерть Наст?нкину голову на березовое полено и ноги согнула ей около самого подбородка. Покормить бы умирающую вскладчину — легче будет! — хлеба негде взять. Своим поделиться — жалко: и себя обидишь, и ее не накормишь.

— Ладно, жизнь такая.

Встревожились бабы и снова умолкли.

Каждой думалось о себе:

— Доеду ли?

Стояли полукругом нахохленные, злые, голодные, а Наст?нка в этом полукруге лежала покорная, тихая, с голыми оцарапанными ногами. Когда вечером повели на станцию ее, Мишка позади шел тяжелой походкой. Низко сидел старый отцовский картуз, закрывая глаза козырьком, болели надерганные руки.

Теперь он — не маленький, видит, какие дела. Придется и ему захворать нечаянно — кто поможет? Надо будет самому держаться, чего-нибудь выдумать. Иначе — смерть.

Но как ни думал Мишка — выходило плохо.

Пробовал по вагонам пойти — не дают.

Такими глазами смотрят, словно заразный он.

Таким голосом гонят, будто всю жизнь ненавидели Мишку.

Кто-то даже из горшка плеснул прямо на голову.

Здорово рассердился Мишка.

— Ишь, буржуи, черти! Красных на вас пустить хорошенько…

Отошел немного, опять вернулся.

— Можа, корочку выкинули вместе с водой.

Присел на корточки в темноте, начал пальцами шарить под ногами. Нащупал чего-то, а это — камешек. Нащупал еще чего-то, а это — дерьмо ребячье. Вытер Мишка пальцы о коленку и глаза закрыл от обиды.

— Как смеются над нашим братом!

Подумал, подумал, опять шарить начал. Нащупал рыбью косточку, губами обдул, о рубашку