влекло). Тут Каблуков произнес: 'Все-таки я ему ни разу 'ты' не сказал'. 'Кому?' 'Дрягину'. 'А как?' 'А вот так, безличными формами'. 'Со смыслом?' 'Нет. Было бы неорганично'. Люба сказала: 'Ты, Каблуков, какой-то неродной. Честно. Какой-то ты шалый. И в молодости был'. 'Все такие. Ты, думаешь, нет? А чего, например, тогда дома не живешь?' Люба и Ляля, ошеломленные, на несколько секунд уставились друг на друга и захохотали. 'Потому что у меня в квартире ремонт. А тебе что?' 'Не знаю. Спросить подмывало. Не знаю почему'. 'Мол, не лесбы ли? Так бы и сказал'. И опять расхохотались. 'Они все-таки ничего, - обратился он к Ксении, как бы их тут не было. - В начале посмотрел, какие-то неродные. Нет, та же ла гвардия'.

'Каблуков! - вдруг воскликнула, выкатывая глаза, Ксения, когда, уже расцеловавшись, с ними расстались и двинулись к металлоискателю. - Этот Соколов ваш танцующий - он же к ним летал!' Он несколько секунд соображал. 'А что? Не исключено'.

В Нью-Йорке тоже встречали с креслом. В отеле им сказали, что кто-то уже звонил - не назвался, не оставил телефон. Входя в номер, услышали звонок: Феликс. 'Хотел первым. Ну?' Он и в Кливленд звонил через день. Каждый разговор кончали: загадывать не будем, но кто знает? Про его день рождения. Перед госпиталем Каблукова это воодушевляло: операция, четыре недели, и почему бы нет? После операции выбросил из головы, и 'кто его знает' отвечал формально. И Феликс спрашивал скорее формально: понимал, в каком состоянии, и ободрял, как будто никакого специального состояния нет. А тут приступил всерьез: 'Завтра придешь?' Каблуков не подгадывал, само вышло, но, когда вышло, внутренне нацелился. Букет причин: обняться с Феликсом, купить подарок, явиться в костюме и с цветами, увидеть известно кого и неизвестно кого. Проверить, что он может. Сделать вид, что все позади. Немножко тщеславия, немножко преодоления, немножко удовольствия. Всего полчаса. На автопилоте: Каблуков, не может быть, ты же только что из-под ножа! - да, месяц назад - обалдеть! и сколько шунтов? - пять - мама родная! нельзя поверить.

Так и получилось. День рожи праздновался, понятно, в 'заведении'. 'Russian Khleb-n-Soul', one block from Columbus Circle, Felix' Felicity. Рашн Хлеб-н-Соул. В квартале от Коламбус: блаженство у Феликса, попадание в точку у Феликса, счастливый дар - у Феликса. Или, как сам он говорил, встречая и провожая гостей: mes felicitations! - ан-франсэ. Французский, да - но из России... К Каблукову, что называется, валили. Половина была знакомых, другая - слышавших или только здесь услышавших об его операции. Феликс усадил его в дальний угол, и на добрую четверть часа он сделался центром, перешиб именинника. Севшая рядом Ксения увеличивала возбуждение и интерес. Каблуков улыбался 'спокойно и свободно', как она ему потом сказала, - спокойно и свободно отвечал на вопросы, сам задавал. Отчетливее, чем участвовал, он видел все это со стороны и отчетливее, чем видел, оценивал свое состояние. В минуту, когда поймал себя на том, что силы все-таки уходят, поглядел через головы, и тут же возле оказался Феликс, произнес: пойдем ко мне, на пять минут, а то и поговорить не удастся - и увел в конторку.

Каблуков полулег на диван, Феликс сел в ногах, сказал: 'Ну?' 'Ну?' 'Только то, что ты видишь. - Выставил указательный палец, круговым движением обвел свое лицо. - Ничего другого нет. Довольное?' Каблуков кивнул. 'Но не самодовольное?'. Тот кивнул опять, дополнил: 'Лет на пятнадцать-двадцать моложе даты'. 'Я и задуман из расчета на молодость. Джовенс, куртуазная Юность - это я. Не возраст, а добродетель. Как Щедрость, как Радость. Моя картинка мира - одна на все времена: бульвар, и по нему, вслед и навстречу девушкам, вдоль травы и скамеек, иду я, а на скамейках тоже сижу я, старый, и смотрю на то, как у меня это получается'. 'Посидим завтра?' 'Утром лечу на Багамы. Холодно. Там посижу. И пофланирую'. 'Как правильно: бизнес ин про2гресс? про2гресс ин бизнес?' 'Бизнес - холера. Черная кровь, бессонные ночи. Подрядчики, полиция, пожарные, город, повар, мои халдеи. Теперь и не закури. Каждую неделю жду, что закроюсь'. 'Багамы?' 'Ну не без прибыли, конечно'. 'Сегодня?' 'Икстеншн оф май хауз, пристройка к дому. Для того и заводил, чтобы каждый милый сердцу, миуый чуовек, посидел со мной, побазарил. Дал на себя поглядеть, почокался'. 'Значит, концы с концами?' 'Мезура. Мезура е Джовенс. Секрет жизненного успеха: Соразмерность и Юность'. 'Галерею бросил?' 'Галерею продал. Тоже было славно. Была Джой. Веселое настроение. Черная кровь - тоже. Но не так заводно. А потом вдруг: ке-с-ке- се? Сплошной аржан! Башли, башли, башли. И где-то на заднем плане пентюр-а-л'юиль в рамах. Феликс, спросил себя, где радость жизни, паскуда?! А у тебя, стало быть, преданность и влюбленность?! Что скажу? Супер. Но лучше Тоши я баб не встречал'. 'Ни при чем', - сказал Каблуков и встал. Обнял Феликса - чтоб не подумал чего, и вообще.

Продвигались к выходу, опять в облаке приязни, общей обрадованности, веселого подбадривания. Улыбка как приклеилась к Каблукову, и какие-то слова признательности, в которых он не отдавал себе полного отчета, легко произносились им. Ответ на излучающееся отовсюду расположение. Согласие на то, чтобы его так любили, и обхаживали, и обихаживали. Странный малый, вроде и его лет, а стриженый и крашеный, как панк, стоял не прямо на пути, но так, что пройти мимо, не обратив внимания, не выходило. Смотрел нейтрально. Каблуков и ему что-то ласковое пробормотал. Тот сказал: 'Вы меня не узнаете?' 'Напомните'. 'Гай. Ничего вам не говорит?' 'Это фамилия?' 'Это фамилия, - как будто примеряясь, как бы дать понять оскорбительность вопроса. - Это моя фамилия. А ваша Каблуков'. Тюбетейка, - внезапно выплыло неизвестно откуда. 'Вы были в тюбетейке. На проводах Феликса. Эссеист. Лито 'Вглядывание'. Обличали меня. Гай, вы говорите?' 'Вы написали сценарий 'Бинокль'...' 'А-а, да-да-да. 'В бинокль'. А вы друг Калиты?' 'Я враг Калиты. А идею 'Бинокля' вы украли у меня. За такие вещи я бью морду. Но мне сказали, вы после операции. Выздоравливайте'. Его уже оттаскивали, Феликс говорил: 'Мудила. А ты просто сразу забудь. Он так ко всем. Старый разгвиздяй. Выведите этого мудилу'. ''Я за такие вещи морду бью' - это тоже юность, - сказал Каблуков. - Хотя и тогда не канало. Эй! - крикнул он вслед Гаю, который не мог услышать: галдеж, да и крикнул слабо. - Я сценарии, в которых за такие вещи морду бьют, не краду. Передайте ему'. 'Я сказал 'забудь'? Сразу!'

Шагов через пять - невидный полноватый мужичок, в камуфляжной рубахе, с бейсбольной кепкой NY. Показывал, что ждет. Попросил трогательно: 'Узнайте'. 'Жорес?' Благодарно улыбнулся и сказал настойчиво: 'Присядем'. 'Мне сегодня мать позвонила, велела искать вас. Надо же, чтобы вы оказались здесь. Мария Германовна скончалась'. Что-то опять неприятное, но прежде того непонятное. 'Кто это?' 'Ваша матушка'. Страшный шум со всех сторон, смех, рояль. Он правильно расслышал? Ее никогда не звали Германовна. Хотя да, двадцать раз писал в анкетах: Мария Германовна. Это уж совсем невероятно. Это он мог умереть. Заботились, чтобы он не умер. А ей девяносто сколько-то. Почему сегодня? 'Мать спрашивает, как вы распорядитесь насчет похорон'. 'А как я распоряжусь насчет похорон? - поднял он глаза на Ксению. - Пусть хоронят. Мне сказали лететь только через неделю. Это медицина. Или как ты думаешь?' 'Вы сами говорите: хоронить обязательно'. 'Когда я говорил?' 'Не помню. Может, в кино у вас кто-то говорит'.

XVI

Утром он сказал: 'Я с поездкой в Ленинград все равно не справлюсь. Даже если вылететь сегодня. Можем мы сегодня вылететь?' 'Жорес туда позвонит. Мы с ним договорились, тело полежит в холодильнике. Полетим, когда будете готовы'. 'Лучше готов не буду'.

Еще трое суток провели в Нью-Йорке. Ксения взяла напрокат машину, в первый день поехали на Гудзон. Остановились за Таппен Зи Бридж, пошли медленно под отвесной скалой вдоль реки. Канадские гуси, чайки, утки. Поездук, как игрушечный, на той стороне: бежит на север. Серый день, теплый, снег на дорожке то расквашен, то ледяная корка. Добрели до стола, сколоченного для пикника, сели на лавку, лицом к воде. 'Дурацки я ему вслед задирался'. 'Мне понравилось. Что дурацки. А то вы бог, я с вами, как с профессором. Все знаете без меня, все правильно: что бы ни сказали безупречно. Я только слушай'. 'В общем, естественно. Что ты можешь знать, чего бы я не знал?' 'Например, что знать - еще не всё'. 'Знать - еще не всё. Это я знаю'. 'Например, что вон тот мыс - Вест Пойнт, военная база. А то красное с окошками - тюрьма, Синг Синг'. 'Откуда ты это знаешь?' 'Меня сюда привозили. Тот электронный магнат с ядовитыми цветами'. 'Не хочешь рассказать?' 'Я вам про модельера рассказала. Схема та же. Всегда'.

Назавтра съездили в Ван Кортленд Парк. Сперва в Ботанический сад, но старый негр у закрытых ворот сказал: монди. Старый негр, похожий на Пятницу, с акцентом говорит понедельник. Это их развеселило, как туристов, считающих, что все, что происходит, предпринято специально для них. Как туристскую пару, путешествующую по индивидуальному туру. Ксения сказала: понедельник, сады служат мессу своим богам... У Фордэма толпа черных ребят переходила на красный свет, в огромных штанах, нарочито выбрасывая вперед ноги. Это тоже приняли на свой счет. Ксения однажды играла в Ван Кортленд в гольф... С электронным магнатом?.. С воротилами Уолл-стрита... Каблуков часто вытирал глаза, было солнечно и ветрено. Выбрали дорожку - которая вдруг оказалась за сеткой, отделившей ее от собственно парка.