Дрягин тренировал в Вологде гимнасток 'Пищевика': юниорок, девушек и женскую сборную, Каблуков столкнулся с ним однажды возле шкафчика в пустой раздевалке, произошел короткий разговор, после этого время от времени 'здрасьте' - вот и все знакомство. Собственно, и не разговор, а ни с того ни с сего тот проговорил: 'Ты отцу скажи: если у них там в части сухостой, пусть присылает ко мне. Только отборных, самых-самых, а то у меня четыре команды по двенадцать телок, и я их всех один охаживаю'. Обыкновенная похабель, которой столько висело постоянно в школьном и уличном воздухе, что Каблукова, в общем, и не задело. Ничего не ответив, повернулся и ушел в душ. Странно только, что тренер, то есть из начальства, на вид дядька старше его лет на семь, выложил это подростку, который не был с ним знаком и оказался в поле его зрения по той немудреной причине, что вырос достаточно длинноногий, чтобы хватать и бросать мяч вблизи от высокого металлического кольца. Не для передачи никакому не отцу выложил, а токмо для его, подростковых, ушей. И какой-то дополнительной пакости прибавляло словам Дрягина то, что Каблуков был длинноног, - только он тогда еще не мог сообразить, какой именно.

'Неужто товарищ Дрягин?' - сказал Каблуков. 'Пока товарищ, а вот перееду в Голливуд - и господин'. 'В Голливуд в актеры?' 'В Голливуд в монтеры. Я вообще-то по телефону не люблю разговаривать, давай встретимся'. 'Я тоже. Назначайте'. 'Ну где? У меня в кабинете, чтоб далеко не ходить. В Союз кинематографистов дорогу знаешь? Найдешь дверь - Дрягин Эс Эн, секретарь Союза. Как ты, только наоборот - Сергей Николаич'. 'Давно?' 'Неделю'. 'Назначенный?' 'Почему назначенный? Выборный. Только не вы выбирали'. 'Топ-сикрет, как говорят в Голливуде'. 'Приходи вечерком, ладно? Эраунд севен, как там говорят. Пойдем куда-нибудь посидим. Нон-стоп типтоп'. И повесил трубку.

На черной 'Волге' с оленем на капоте, с шофером за рулем приехали к 'Астории'. Каблуков, вылезая из машины, уже слепил безвольно мысль о продвинувшемся карьерно провинциале, которому только свой успех и важно показать - сунуть в нос тому, кто знал его в низшем статусе, еще 'никем', лучшие и самые недоступные в городе гостиницу и ресторан. Но Дрягин миновал вход, отразился во всех роскошных окнах фасада и открыл втиснувшуюся в аккурат между 'Асторией' и 'Англетером' дверь под вывеской 'Столовая'. Каблуков поймал себя на том, что, хотя отпечатана она на сетчатке глаза была давным-давно, неведомо когда, он, если глядел на эту сторону площади, ее вообще не видел, выпадала из поля зрения. 'Мы страна рабочих и крестьян, сказал Дрягин, проходя насквозь пустой зальчик, такой узкий, что столы были расставлены только вдоль одной стены, - они наша первая забота, их мы накормим прежде всего и по исключительно низким ценам. - Он сел в дальнем углу у двери, ведущей на кухню. - И в этом плане стесняться датчан и разных прочих не станем, а вот так и вставим в самый центр простую обжорку для трудящихся. Но и фасон будем держать, ибо, как учит партия, датчане и прочие привозят нам валютную веревку, а мы в ней весьма заинтересованы, потому что в исторической перспективе должны их же на ней повесить. Отсюда решение. Надпись 'Столовая' в одном ряду с 'Асторией' и 'Англетером' - но тем же стандартным шрифтом, что и на Лиговке и на Охте. Убиты оба зайца: внимание фиксируется, но не останавливается'.

На нем был двубортный синий блейзер, без гербов без вышивок, только 'золото в эмали': блестящие пуговицы в тоненьком белом ободке, - сидел элегантно. Серые брюки - хотя и из мягкой фланели, а все-таки отдавали униформой. Сорочка ослепительной белизны и широкий галстук с легким геометрическим узором, жемчужным на жемчужном поле. Большие часы и на другой руке золотая цепочка. Богатый, знающий толк в вещах, которые при этом не бросаются в глаза, иностранец. Говоря, он делал крохотные подчеркивающие паузы, словно бы для того, чтобы Каблуков отметил, как интеллигентно он говорит: 'отсюда следует', 'ибо', - и само течение речи, и как свободно. И Каблуков это отметил, правда, и паузы тоже. Из двери вышел официант - без передника, без карандаша и блокнотика, в черном растянувшемся свитере, неопрятный. Принял заказ, состоявший из одного слова: сообрази, - и минут через десять вкатил тележку, разительно не похожую ни на него, ни на весь столовский антураж. Серебряные, ну пусть мельхиоровые, салатницы, хрустальный графин. Сдернул скатерть, раскинул свежую, хотя и не крахмальную. Демонстративно, подняв и со стуком опустив, оставил пластмассовый стаканчик с бумажными, к тому же разрезанными пополам салфетками. Сунул в пучке, не раскладывая, нож-вилку-ложку, по сероватой фаянсовой тарелке, по граненому стакану. Все, что привез, расставил с безразличным, чуть-чуть отдающим в неприязнь, видом и ушел.

'Кухня 'Астории'', - сказал Каблуков. 'Кухня 'Астории'', - подтвердил довольный Дрягин. 'Салат из крабов', - ткнул Каблуков пальцем в овальное блюдо наугад, не снимая крышки. 'Крабы как таковые, - не согласился тот. Элементарно вывернутые из консервных банок'. И снял крышку. 'Нищенская психология, - прибавил, перекладывая себе на тарелку, - два человека - две банки. Любите крабы? Или 'крабов' - как правильно?' 'Только крабы и люблю. Крабов'. Дрягин налил - Каблукову полстакана, себе стакан. Каблуков сказал: 'И за что?' Тот как будто не услышал, проговорил весело: 'Добавлю, добавлю, не обижу. А себе - порцию. Меньше только по кишкам размазывать'. 'Я говорю: и что все это будет значить?' 'За то, чтo все это будет значить'. И звонко ударил своим стаканом по каблуковскому.

Когда закусывали жареным рябчиком, а наливали уже из бутылки, поданной по знаку Дрягина официантом после графина, и Каблуков решил, что ладно, напьется и завтра с утра поболеет, тот сказал: 'Давай окончательно на 'ты'. Ты меня тоже. Мы земляки, земляк ближе брата. Во всяком случае, выше. Возвышенней. Одним словом, важнее. Согласен?' 'Значит, вы меня сюда как земляка привели?' 'Чтo значит - я уже сказал: настанет время - и поймешь. И на 'ты', на 'ты' переходи'. 'А скоро настанет?' 'Через бутылку-две... Коль, ты чего все хвост поднимаешь? И на кого? Это же я сказал: Каблукова принять в Союз немедленно и срочно. А ты заедаешься'. 'Кому сказал?' 'Кому! Кхмеру моему. Кому про это говорят. Пырьеву, его императорскому величеству. Его коммунистическому превосходительству Калатозову. Сказал: такие люди нам нужны немедленно и срочно'. 'Какие?' 'Как бы тебе подоходчивей объяснить? Которых называют 'честные'. Чтобы им все доверяли'. 'Поня-ятно'.

Дрягин разлил остатки, позвенел стаканом об бутылку, официант выглянул, принес следующую, забрал пустую. 'Ты заведение запри, - сказал ему Дрягин. Сколько можно работать? У вас КЗОТ тут действует?' Тот буркнул: 'Как вы вошли, заперто'. 'Что тебе, Коля, понятно? - обратился Дрягин к Каблукову. Что тебе понятно, то барахло и никому не нужно. Дескать, они моей честностью будут пользоваться. Им будут говорить: вы продажная большевистская сволочь, - а они: а Каблуков? Я же, Коля, сказал - нищенская психология. Ну, попользуемся, конечно, но это все кусовничество, там рублишко не отдать, здесь рублишко выиграть. Капитала на этом не нажить'. 'Да и я еще в подходящую минуту заявлю и объявлю, мягко, без вызова, что не больно-то я ваш'. 'Во! Именно. И, представь себе, это уже ближе к делу. К нашему. Единственному стоящему, потому что единственному настоящему'. Он взялся за бутылку, но Каблуков прикрыл свой стакан ладонью.

'Не заставляю, - сказал Дрягин миролюбиво и перевел горлышко к себе. Предлагаю, но не настаиваю. Пусть я буду пьяный один. Тем легче объяснять... Всё товар, согласен? Хлеб, железо, нефть. Как говорится в нашей сталинской конституции, а ее никто еще не отменял, - земля, ее недра. Морские курорты и лечебные. Вo ды. Называются 'спа'. Автомат Калашникова. Мысля. Причем не только научная, а и антинаучная тоже. Извини меня, любовь. Можно за что-то купить, можно за что-то продать. Не спорь. Положим, за роскошь. За ажурную пену и городской экипаж. За муки и состраданье к ним, как твой Отелло. Или за чахотку, за нищету - обе коммерция. Сундуки культуры - само собой. Сверхъестественные силы - очень даже... Только ведь все это продукты конечные, с конечной ценой, с конечной выручкой. Миллион, миллиард - и не больше того. Если откровенно, за такое даже и не выпьешь, душа не воспаряет. Если только через силу', - и он глотнул из стакана, как будто, действительно, через силу.

'Один только есть товар, продукт, материал, назови, как хочешь, неограниченный. Человеки. Не в смысле 'рабочая сила' - рабочая сила примитив, навроде тех же полезных ископаемых, горючее, которое в дым уходит и тем чуть тепла дает, - а человеки, запущенные на полную катушку. Не на обмен электронами, как дрова, а до расщепления ядра. Не чтобы лагерное масло из него давили, а чтобы сам давил, что хочет, а мы только успевай поддоны подсовывать. Я ничего не говорю: согнать хомо сапиенс в такую шеренгу, чтобы он стал не более, чем хомо эректус, или, как сейчас говорят, организовать его - тоже талант. Мы и таких ценим. Но это между прочим, только претензия на высшее. Однако не оно. Это как ты свою честность оценил. Не честный Каблуков нам нужен, а гениальный Каблуков. Сверхчестный - который в любую минуту объявит: я не ваш - все равно, мягко или с вызовом. А наше дело этот шквальный порыв успеть в свой парус поймать. Не получится, перевернемся туда нам и дорога, других поищем, порисковей, половчей, пообротистей. Вот наша коммерция, вот она где!'