— Я скоро снова окрепну, Риди, — сказал Уильям.

— Конечно, мастер Уильям, и мы должны за то благодарить Бога. Погодите, я пойду вытащу черепаху. Вам нужно хорошенько питаться.

— А давно не слышали мы вашего рассказа, Риди, — после ужина сказал Уиль. — Не приметесь ли вы снова за него?

— С удовольствием, — ответил Риди, — только не помню, на чем я остановился.

— Вы пришли на голландскую ферму вместе с дикарями.

— Так, так. Ну, вот, фермер вышел и спросил, кто мы; мы ответили, что мы англичане-пленники и хотим снова отдаться в руки властей.

«Он отобрал от нас оружие и патроны, заявив, что в этом месте он представитель власти, и сказал правду. Потом прибавил:

— Вы, конечно, не убежите без оружия и патронов, Но в Кап я, вероятно, отошлю вас только через несколько месяцев. Поэтому если желаете, чтобы вас хорошо кормили, хорошенько работайте.

Мы сказали, что рады потрудиться; он скоро прислал нам обед и показал маленькую комнату, в которой мы могли спать.

Однако через несколько дней нам пришлось убедиться, что мы имеем дело с очень недобрым, грубым малым, который давал нам вдосталь работы, но недостаточно кормил. Он не позволял нам брать ружей, не посылал в поля и заставлял работать только около дома, но работать чрезмерно; наконец, стал обращаться с нами очень жестоко. Когда у него не хватало съестных припасов для готтентотов и других рабов, он уходил на охоту с соседними фермерами, убивал квагг и мясом этих животных кормил своих невольников. Но только готтентот способен питаться мясом квагги».

— А что такое квагга? — спросил Уиль.

— Животное, полуосел, полулошадь, с полосатым телом, как у зебры. Красивое создание, но его мясо твердо и невкусно.

«Вот, сэр, он вздумал и нас кормить, как готтентотов, а сам и его семья (у него были жена и пятеро детей) ели баранину и окорока антилоп. Мы попросили его дать нам пищу получше, но он так немилосердно избил Ромера, что тот после побоев не мог работать два дня.

Готтентотов и рабов он ежедневно сек хлыстом из носороговой кожи. Ужасный — хлыст! Каждый его удар разрезал тело. Жизнь стала нам в тягость; мы работали сверх сил, а голландец с каждым днем становился все грубее с нами. Наконец, мы решили, что дольше выносить этого невозможно, и раз вечером Гастингс сказал это фермеру. Голландец пришел в ярость, призвал трех слуг и приказал им привязать его к колесу фуры. При этом он грозил, что спустит с него всю кожу. С руганью он ушел в дом за своим ужасным хлыстом.

Невольники схватили Гастингса и стали привязывать его к колесу. Они не смели ослушаться своего господина. В эту минуту наш несчастный товарищ сказал нам:

— Если меня изобьют таким образом, мы все погибнем; бегите за дом; когда он принесет хлыст, войдите в комнаты и схватите ружья; они всегда заряжены. Держите его под прицелом, пока я не убегу; потом вы можете спастись. Сделайте это; не то, я знаю, он засечет меня до смерти, а вас застрелит как беглых, застрелит, как вчера убил двух готтентотов!

Мы послушались Гастингса: когда голландец подошел к нашему другу, мы вбежали в дом. Фермерша была в постели (у нее только что родился еще ребенок), а детей мы не боялись. Схватив два ружья и огромный нож, мы выбежали во двор, когда голландец в первый раз ударил Гастингса.

Мы подошли; он повернулся и увидел нас. На него смотрели наши ружья; фермер остановился.

— Еще удар, и мы вас застрелим! — крикнул Ромер.

— Да, — сказал я. — Мы только мальчики, но вы имеете дело с англичанами.

Ромер держал фермера под прицелом, а я прошел вперед и разрезал ножом ремень, который связывал Гастингса.

Голландец побледнел и не говорил ни слова. Рабы все разбежались, Гастингс освободился; он схватил тяжелую деревянную колотушку, которую употребляют для вбивания кольев, и ударил ею голландца с криком.

— Вот тебе за то, что ты сек англичанина!

Фермер лежал мертвый или без чувств… Мы, не теряя времени, привязали его к колесам телеги, вбежали в дом, забрали патронов и еще несколько полезных для нас вещей, потом вывели из конюшни трех самых лучших лошадей, захватили семян пшеницы в мешках и ускакали.

Зная, что за нами будет погоня, мы сперва повернули на восток, как бы направляясь к Капу; но очутившись на жестком грунте, на котором не могло остаться отпечатков копыт, поехали в сторону земли бушменов.

Стемнело, но мы всю ночью не останавливались, и, хотя издали до нас доносился львиный рев, с нами ничего не случилось. Когда рассвело, мы дали лошадям отдых; покормили их пшеницей, потом поели сами захваченной пищи».

— Сколько времени пробыли вы в «Ранетах»? — спросил Уиль.

— Около восьми месяцев и за это время не только научились отлично говорить по-голландски, но и по- готтентотски; мы могли объясняться теперь и с другими туземцами; кроме того, узнали страну и ее опасности.

«Мы знали, что, встретив нас, голландцы будут в нас стрелять, и вспоминая о том, что мы убили человека, понимали, что попадись мы снова в тюрьму — нам не избежать виселицы. Никто из нас не мог решить, что делать. Наконец, было решено пересечь область бушменов и добраться до берега севернее Капа. Переговорили, расседлали лошадей и, спутав их, пустили животных пастись. Мы полагали, что удобнее путешествовать по ночам, так как ночью нам грозило меньше опасности попасться на глаза врагам. Мы поспали; вечером напоили лошадей и снова поехали.

Две недели странствовали мы, почти замучив наших лошадей; наконец, нам пришлось остановиться среди хижин племени, кажется, по названию геррагуас. Это были безобидные люди, которые ласково обошлись с нами и охотно вынесли нам молока.

Но раньше с нами случилось несколько приключений: раз из небольшой чащи выбежал носорог и бросился на мою лошадь, но ей удалось быстрым поворотом спасти себя. Тогда носорог поскакал дальше, не обращая больше никакого внимания на нас.

Каждый день мы убивали какое-нибудь животное и питались его мясом.

Недели три пробыли мы с дикарями; наши лошади отдохнули за это время; потом мы снова пустились в путь, теперь немного более держась на юг, так как, по словам геррагуасов, на севере жило свирепое племя — кафры. И мы не знали, что делать. После нового раздумья, мы опять решили ехать в Каптоун и сдаться властям. Нас пугала только мысль, что мы убили фермера. Но Гастингс твердил, что это его личное дело, что он готов на все. Итак, простившись с радушными дикарями, мы поехали на юг.

Через два дня случилось очень горестное событие. Мы натолкнулись на льва, который, лежа в траве, поедал гну. Ромер, бывший впереди, до того испугался, что выстрелил в зверя и ранил его, но только слегка. Лев страшно заревел, кинулся на Ромера и одним ударом могучей лапы повалил его в кусты. Наши испуганные лошади помчались прочь, унося нас. Нескоро удалось нам остановить взбесившихся животных. Но, в конце концов, мы победили страх наших лошадей и вернулись к месту несчастья. Лев обгладывал труп лошади Ромера и при нашем появлении легкими прыжками, без видимого усилия унес свою добычу. Выждав, чтобы он исчез, мы стали отыскивать Ромера. Наш бедный товарищ лежал убитый ударом лапы зверя. Лев разбил ему череп.

Похоронить его мы не могли: нечем было вырыть могилу. Потому мы набросали на труп бедного малого ветвей и травы и оставили его. Тяжело было нам. Мы ехали шагом, и я целый час не мог перестать плакать. Гастингс молчал, пока не пришло время дать отдых лошадям.

Я забыл упомянуть, что геррагуасы посоветовали нам делать переезды не ночью, а днем, и мы исполняли их совет. Несмотря на ужасный случай с бедным Ромером, это был хороший совет, потому что когда мы путешествовали по ночам, за нами часто следили львы.

Через три дня после смерти Ромера мы увидели простор океана, и нам почудилось, будто мы встретились со старым другом.

Сперва мы держались берега, но встречая здесь гораздо меньше дичи, чем внутри страны, снова