— Я постараюсь привести ее в чувство, — сказал Риди, — а вы с мастером Уильямом идите в дом; миссис Сигрев слишком страшно одной в такую ужасную ночь. Но смотрите, сэр, Юнона не умерла… Она дышит… Она скоро придет в себя. Слава Богу.

Уильям и Сигрев вернулись в дом.

Миссис Сигрев лишилась чувств от страха. Ее очень утешило известие, что Юнона жива. Уиль успокоил крошку Альберта, а Томми скоро заснул в объятиях отца. Теперь гроза утихла; начался рассвет. Риди пришел и привел настолько оправившуюся Юнону, что она могла идти с его поддержкой. Ее уложили в постель, и Риди с Сигревом пошли осматривать, каких еще бед наделала молния.

Она ударила в то место, где предполагалось устроить очаг, растопила часть железного котла и, что было еще печальнее, убила козу Нанни; козлята же остались целы.

— Мы еще счастливо отделались, — сказал Сигрев.

— Да, сэр, слава Богу, — ответил Риди, — я думал, что бедная Юнона убита.

— Скажите, Риди, помнится, у нас был большой сверток медной проволоки? — спросил Сигрев.

— Да, сэр, я сам думал, что нам нужно поскорее устроить громоотвод, — заметил Риди.

Совсем рассвело. Миссис Сигрев оделась сама и одела детей; Уильям пошел готовить завтрак, а Риди достал сверток медной проволоки из запасов, сложенных под кроватями. Он его распрямил, принес и отправился за приставной лестницей, которая была в начатом ими сарае. После завтрака Риди и Сигрев пошли устраивать громоотвод, предоставив Уильяму все дела негритянки, которая все еще крепко спала на своей кровати.

— Мне кажется, сэр, — сказал Риди, — что одно из двух близких к дому деревьев годится. Они не слишком близки к дому, однако достаточно близки, чтобы проволока отводила молнию от нашего жилища.

— Я согласен с вами, Риди, но нельзя оставить обоих, — сказал Сигрев.

— Конечно, сэр. Однако обе пальмы понадобятся нам, чтобы мы могли подняться и прикрепить проволоку; после этого мы срубим вторую.

Риди приставил свою лестницу к одному из деревьев, взял с собой молоток и мешок с большими гвоздями-костыльками, вбил один из них в ствол дерева, вогнав его настолько глубоко, чтобы он мог вынести вес его тела; потом, ступив на него, вбил второй повыше и перешел на второй; стоя на втором, он вколотил третий и, таким образом, достиг вершины пальмы; потом спустился, оставил внизу молоток, унес с собой пилу и топорик и через десять минут спилил вершину дерева, так что остался только его высокий обнаженный ствол, походивший на шест.

— Берегитесь, Риди; как вы спуститесь? — с тревогой заметил Сигрев.

— Ничего, сэр. — ответил Риди. — Правда, я уже не молод, но я часто бывал на верхушках мачт, повыше этого.

Риди спустился; на земле он срубил небольшую трость, чтобы, прикрепив к ней заостренную проволоку, поместить ее наверх ствола пальмы с отпиленной кроной. Приготовив это, он снова поднялся на свой «шест», привязал маленькую палку к его верхнему концу, прикрепил медную проволоку к сделанному им из проволоки же острию и спустился. Ближайшее дерево срубили; нижний конец проволоки погрузили в землю, подле корней пальмы, на которой был устроен громоотвод.

— Это хорошее дело, — сказал Риди, отирая лицо, так как ему стало жарко от работы.

— Да, — ответил Сигрев, — и нам нужно устроить второй громоотвод подле нашего амбара, не то мы можем потерять наши запасы.

— Совершенно верно, сэр.

— Уильям, ты понимаешь, как устраивается громоотвод?

— О, да, папа; металл привлекает молнию; теперь она будет попадать в острие проволоки, а не в наш дом, и бежать по медной проволоке в землю; ты уже объяснял мне это.

— И вы не забыли объяснения, мастер Уильям, — сказал Риди. — Смотрите, сэр, опять идут тучи, — прибавил старик. — Боюсь, что нам сегодня больше не придется работать. Я пойду и посмотрю, где наши животные; надеюсь, мы ничего не потеряли, кроме козы. Может быть, вы и Уильям зароете бедную Нанни; вы еще успеете сделать это до начала дождя.

Сигрев с сыном оттащили от дома труп Нанни и зарыли ее под громоотводом. К тому времени, как они окончили это дело, вернулся старый Риди; он нашел коз и овец; у одной козы родились козлятки во время бури.

— Господь дает и отнимает, — сказал вернувшийся Риди. — Я боялся, что нам нечего будет дать козлятам, которые потеряли мать, но теперь эта коза вскормит всех четырех козлят. Придется только хорошенько питать бедняжку.

Риди ввел в дом козу и поставил ее на то самое место, где помещалась черная Нанни. Наконец сели за обед. Юнона уже снова встала и чувствовала себя почти здоровой; у нее только сильно болела голова. Как и предвидел Риди, снова полил сильный дождь, и работать не под крышей было прямо-таки невозможно.

По просьбе Уильяма, Риди снова начал свой прерванный рассказ.

«Так вот, мастер Уильям, едва они кинули якорь в Столовой бухте, нам всем велели отправиться на берег. Скоро нас повели в тюрьму, стоявшую близ правительственного сада. За нами смотрели не очень внимательно: считалось невозможным, чтобы мы бежали, и, следует сказать, с нами обращались во всех отношениях хорошо; однако нам сказали, что нас отошлют в Голландию на первом же военном судне, которое придет в бухту. И мысль об этом не привлекала нас.

Как я уже говорил, кроме меня в тюрьме были еще мальчики с «Индейца», и мы по большей части держались вместе, не только как ровесники, но и как товарищи по судну. Я особенно подружился с двумя из учеников — с Джеком Ромером и с Уиллем Гастингсом.

Раз как-то мы сидели у стены и грелись; стояла зима. Вот Ромер и сказал:

— Если бы только знать, куда уйти, мы без труда бежали бы.

— Да, — ответил Гастингс, — но нам некуда идти, разве к готтентотам и к другим дикарям. А потом-то что делать? Далеко не уйдешь!

— Ну, — сказал я, — мне будет приятнее жить свободным среди дикарей, чем сидеть в заточении.

Таков был наш первый разговор на эту тему, и позже мы часто возвращались к нему.

Двое-трое из голландских солдат говорили по-английски; мы научились немного объясняться по- голландски, и это дало нам возможность приобрести от них много полезных сведений; они знали местность, так как их часто посылали к границам колонии.

Целых два месяца продолжали мы расспрашивать их и толковать между собой и наконец решили бежать.

Мы прятали часть наших порций, купили себе голландские ножи, связали в узелки наше платье, и раз в одну темную ночь остались во дворе, когда всех остальных пленников увели и заперли в тюрьме. Нас никто не заметил.

Во дворе лежал очень длинный шест, мы приставили его к стене так, чтобы он касался ее гребня, после нескольких неудачных попыток перебрались через ограду и из всех сил побежали к Столовой горе».

— Почему вы пошли туда, Риди? — спросил Сигрев.

— Гастингс, старший из нас, и прибавлю, самый умный, сказал, что нам лучше несколько дней прятаться в горах, пока мы не решим, что нам делать и не достанем мушкетов и патронов. Видите ли, у нас были деньги: когда наше судно взяли в первый раз, капитан разделил между всеми офицерами и матросами бочонок, полный рупий, сообразуясь с жалованием, которое получал каждый. Он находил, что будет лучше, если деньги попадут в руки его экипажа, чем в карманы французов. В тюрьме мы истратили немного, потому что покупать спиртные напитки было запрещено, а мы, мальчики, еще не научились курить или жевать табак. Еще другой довод говорил за то, чтоб идти к Столовой горе. Понятно, — думалось нам, — за нами отправят людей; и мы вернее избежим погони, переждав, чтобы первые эшелоны солдат вернулись в город. Солдаты говорили нам о львах, о других диких зверях, об опасностях путешествий по этим местам, и Гастингс сказал, что, не отыскав нас, голландцы, конечно, вообразят, что мы погибли от диких животных, и перестанут нас искать. Видите ли, какие были глупые у нас соображения».

— Да, было безумно, — заметила миссис Сигрев, — отправиться Бог весть куда в стране, переполненной дикарями и кровожадными животными.