Дункан помолчал немного.

— Сделай это с одного удара, Учитель… — бесстрастно попросил он. — Сможешь?

По сути, последний вопрос мог быть воспринят как оскорбление, — будь они обычными смертными людьми.

Конан мог одним махом рассечь напополам рыцаря, закованного в полную броню, — вроде той, которую носили сыновья Форгейма. А уж шею перерубить… Все это он мог. Но не сделал.

— Вижу, придется мне еще кое-что показать тебе, ученик мой… — отвечал он.

И снова — будто удар молнии, будто вспышка выстрела в упор…

А когда глаза Дункана вновь начали воспринимать окружающее — он увидел нечто странное.

Полутьма. Сгустившийся воздух. Трое, стоящие в отдалении, держат вертикально перед собой мечи без ножен — и голубые искры пляшут между лезвиями этих мечей, сращивая их воедино.

А прямо перед ним — алтарь. Глыба необработанного камня. И старик в длинном балахоне стоит над этим алтарем, что-то торжественно декламируя на древнем языке.

Где это? Какое время? Какая жизнь?

ЧЬЯ жизнь?..

Алтарь… Алтарь?

Значит, это храм? Или кирха? Не похоже…

Гигантский, колоссальный свод нависает над головой. Не могли его создать человеческие руки — нет и не было таких строителей. Даже среди древних мудрецов и магов, оставивших таинственные развалины циклопической кладки.

Нет, не храм и не кирха это.

Зиккурат.

И понял Дункан, что видит он картину не из своей прошлой жизни — а из жизни своего Учителя.

…Горести муж не должен

Всем предаваться сердцем,

Сам он сыскать сумеет,

Как утолиться скорби…

Гулко рокочут в тишине слова. Такова акустика зиккурата! Сам первосвященник не обладает сильным голосом — да и не в полную силу голоса говорит он.

Голубые вспышки света на церемониальных мечах впереди… Красные, волчьи вспышки — сзади, в глазах наблюдающих Крагеров.

И — главная вспышка. Вспышка пробудившейся Силы. Тоже голубая.

Вспышка, которая перебрасывает тебя через твердыню Островов Ночи. Из ЭТОГО мира — в ТОТ.

С Зайста — на Землю.

Вдоль по лезвию межзвездного меча. Лезвие это одновременно изогнуто, как у катаны, — и прямо, словно лезвие клейморы.

И еще — память.

Память о том, как оставил ты Священный Отряд, не обнажив меча во время сражения. Оставил для того, чтобы жить и сражаться дальше.

Потому что именно в этом — твой Путь…

Говорили в старину: лучше плохо делать свое, чем хорошо — чужое…

Два человека сидели друг напротив друга. В нескольких шагах их уже не было видно: вереск скрывал сидящих. И в тех же нескольких шагах — не было слышно: ветер крал тихо переговаривающиеся голоса, прятал их в травяном шелесте и уносил прочь…

— Значит, ты полагаешь, что мой Путь пройден еще не до конца, Учитель?

— Да.

— Ну что ж… Я верю — тебе видней.

— Правильно. Мне видней…

Дункан глубоко вдохнул прохладный воздух. Теперь в глазах его была не леденящая отстраненность, не мертвенная тоска — а мольба была.

Мольба…

— И все же — дай мне цель в жизни, Учитель! Дай мне ее — такую цель, чтобы мог я видеть ее перед собой. И не в горных высотах, не тогда, когда я сумею укрепить свой дух…

— Понимаю. Здесь и сейчас?

— Да! Здесь и сейчас! Такому, как я есть, — а не каким могу быть или должен быть! Иначе…

— Иначе — что? — Конан смотрел на него в упор.