– Возьмите двух лучших лошадей и скачите к ближайшему штабу вермахта к северу от ущелья Зеницы. Сообщите им, что войска генерала Циммермана снесены потоком. Точно мы в этом не уверены, но предполагаем. Скажите им, что долина Неретвы – это долина смерти, и никого не осталось, чтобы защитить её. Передайте, что союзники могут хоть завтра начать вторжение и ни одного встречного выстрела произведено не будет. Скажите им, чтобы они немедленно передали это сообщение в Берлин. Вы слышите меня, Линдеман?

– Так точно, герр гауптман. – По выражению лица Линдемана Нойфельд понял, как мало тот воспринял из его слов, но чувствовал себя слишком усталым, чтобы повторять распоряжение. Линдеман вскочил в седло, взял под уздцы другую лошадь и поскакал вперед вдоль железнодорожного полотна.

Нойфельд проводил его почти отсутствующим взглядом:

– Ты можешь уже не спешить, мой мальчик.

Второй солдат услышал эту сказанную почти шепотом фразу, но не понял смысла.

– Простите, герр гауптман? – переспросил он.

– Слишком поздно, – Нойфельд низко опустил голову.

Меллори посмотрел в сторону ущелья, в котором все ещё бушевала вода, посмотрел на остатки неретвинской плотины и перевел взгляд на мужчин и женщину позади себя. У него не было сил говорить.

Андреа, весь в ушибах и синяках, с наспех перевязанной и все ещё кровоточащей рукой, вновь демонстрировал чудо перевоплощения: посмотрев на него, никто не посмел бы сказать, что ещё десять минут назад этот человек был на грани смерти. Он держал на руках по-прежнему бесчувственную Марию. Девушка приходила в себя, но очень медленно. Миллер заканчивал бинтовать Петара. Его раны позволяли надеяться на лучшее. Затем он обернулся к Гроувсу. Несколько минут внимательно осматривал его, затем поднялся.

– Мертв? – спросил Меллори.

– Мертв.

– Мертв, – повторил Андреа, горько усмехнувшись. – Он мертв, этот мальчик, и поэтому мы живы.

– Он был обречен, – произнес Миллер.

– И Рейнольдс, – голос Андреа звучал невыразимо устало. – Он тоже был обречен. Что ты ему сказал сегодня, мой дорогой Кейт? Что надо жить сегодняшним днем? Вот он и прожил этот день, вернее, ночь. В эту ночь он спас мне жизнь – дважды. Он спас жизнь Марии. Он спас жизнь Петара. Но он не смог спасти свою. Мы умнее, мудрее, опытнее и старше. И вот старые остались в живых, а молодые ушли из жизни. Так было уже много раз. Мы смеялись над ними, оскорбляли их своим недоверием, потешались над их молодостью и неопытностью… – Неожиданно нежным жестом он убрал с лица Марии светлые волосы, и она улыбнулась ему. – А в конце концов они оказались лучше, чем мы…

– Может быть, они и были лучше, – откликнулся Меллори. Он посмотрел на Петара и грустно покачал головой: – Мертвы трое – Гроувс, Рейнольдс и Саундерс. Погибли, так и не узнав, что Петар был руководителем британской разведки на Балканах.

– Им многое не суждено было узнать, – Миллер провел рукавом по глазам. – Так люди и умирают, ничего не узнав, так и умирают.

Вновь капитан Дженсен и генерал-лейтенант британской армии находились в штабе, в Термоли. Но на этот раз они не ходили нервно из угла в угол. Время переживаний закончилось. Они, конечно, выглядели усталыми, черты их лиц потемнели и заострились. Но напряжение исчезло, тревога тоже. Если бы они не сидели, удобно устроившись в мягких креслах, а ходили по комнате, можно было бы подумать, что разрабатывается новая операция. В руках они держали бокалы.

Дженсен сделал глоток виски и улыбнулся:

– Я думал, место генерала – впереди войска.

– Не в этот раз, капитан, – мягко отозвался генерал. – В 1944 году мудрые генералы остаются позади своего войска, далеко позади. Кроме того, танковые дивизии движутся с такой скоростью, что я вряд ли смог бы их догнать.

– Неужели так быстро?

– Быстро, но, конечно, не так, как австрийские и немецкие дивизии, которых спешно перебрасывают с линии Густава к югославской границе. Вот те движутся действительно очень быстро. – Генерал позволил себе большой глоток и удовлетворенно улыбнулся. – Полный разгром. Окончательный и бесповоротный. В общем, можно сказать, ваши люди потрудились на славу.

Оба, генерал и капитан, повернули головы, услышав деликатный стук в дверь. Затем тяжелая, обитая кожей дверь открылась и вошел Меллори, а следом за ним Вукалович, Андреа и Миллер. Все были небриты и выглядели так, как будто не спали неделю. У Андреа рука была на перевязи.

Дженсен встал, осушил свой бокал, поставил его на стол и произнес, обращаясь к Меллори, бесстрастным тоном:

– Много крови пришлось пролить? Меллори, Миллер и Андреа переглянулись. Последовало долгое молчание, затем Меллори произнес:

– Иногда приходится это делать.

Петар и Мария, взявшись за руки, лежали бок о бок на сдвинутых вместе кроватях в военном госпитале в Термоли. Вошли Меллори, Миллер и Андреа. Впереди всех шел Дженсен.

– Прекрасные отзывы о вас обоих. Был рад это услышать. Я привел ваших друзей… Наверное, вам надо проститься.

– Что за порядки в этом госпитале? – возмутился Миллер, – Где армейская честь и мораль? У них что, нет отдельных палат для мужчин и женщин?

– Они уже два года женаты, – улыбнулся Меллори. – Разве я забыл тебе сказать?

– Конечно, не забыл, – снова возмутился Миллер. – Это просто выскочило у тебя из головы.

– Говоря о женитьбе… – Андреа откашлялся и начал сначала: – Капитан Дженсен, может быть, помнит, что я ещё на Навароне…

– Да-да, – Дженсен поднял руку, – Конечно, помню. Конечно. Безусловно. Естественно. Но я подумал… может быть… дело в том, что… тут подвернулась ещё кое-какая работенка, незначительное дельце. Так вот, я и подумал… Раз уж вы все равно здесь…

Андреа, не мигая, смотрел на Дженсена. На его лице был написан нескрываемый ужас.