пламени и на носилках лежали изувеченные тела.

— Вот я! Стою у автомобиля! Ну, я бы не сказал, что это был продолжительный кадр!

Его внимание вернулось к ней.

— О, — мягко сказал он. — Мне нравится ваше ожерелье, — бледная рука с длинными тонкими пальцами скользнула к ее шее.

Она хотела съежится, потому что не могла вынести, чтобы эта рука касалась ее, но этот голос загипнотизировал ее, он эхом звучал в ее сознании. Она содрогнулась, когда холодные пальцы коснулись распятия. Он потянул его, но и распятие и цепочка припечатались к ее коже.

— Оно приварилось, — сказал человек. — Мы это поправим. — Быстрым движением руки он сорвал распятие и цепочку, содрав при этом кожу Сестры. Ужасная боль пронзила ее, как электрический разряд, но одновременно и освободила ее сознание от послушности его командам, и мысли прояснились. Жгучие слезы прокатились по ее щекам.

Человек держал руку ладонью вверх, распятие и цепочка подрагивали перед лицом Сестры Ужас. Он стал напевать голосом маленького мальчика:

— Мы пляшем перед кактусом, кактусом, кактусом…

Его ладонь воспламенилась, языки огня поднялись от пальцев. Когда ладонь покрылась огнем как перчаткой, распятие и цепочка стали плавится, закапали на пол.

— Мы пляшем перед кактусом в пять часов утра!

Сестра Ужас глядела в его лицо. При свете от охваченной пламенем ладони она видела, как меняются его кости, оплывают щеки и губы, на поверхности без глазниц появляются глаза различных оттенков.

Последняя капля расплавленного металла упала на пол. Через подбородок человека прорезался рот, похожий на рану с кровоточащими краями. Рот ухмыльнулся. — Бежать домой, — шептал он.

Фильм прекратился, пламя побежало по экрану. Красный занавес, за который все еще держалось Сестра Ужас, охватило пламя, и она вскрикнула и отбросила от него руки. Волна удушающего жара заполнила кинотеатр, стены занялись.

— Тик-тик, тик-так, — говорил голос человека, в веселом песенном ритме. — И время не остановить.

Потолок осветился и вспучился. Сестра Ужас закрыла голову руками и метнулась назад сквозь охваченный огнем занавес, когда он двинулся к ней. Ручейки шоколада стекали со стойки контроллера. Она подбежала к двери, а нечто за ее спиной визжало:

— Убегай! Убегай, ты, свинья!

Она успела пробежать три шага, как дверь за ее спиной превратилась в огненный щит, и тогда она побежала как сумасшедшая по руинам Сорок Второй, а когда осмелилась оглянуться, то увидела, что пламя бушевало по всему кинотеатру, крышу его сорвало будто бы чьей-то чудовищной рукой.

Она бросилась на землю под защиту развалин, когда дождь стекла и кирпичей посыпался на нее. В несколько секунд все было кончено, но Сестра Ужас продолжала лежать, съежившись, дрожа от страха, пока не упал последний кирпич. Потом высунулась из укрытия.

Теперь руины кинотеатра не отличались от других кучек пепла. Кинотеатр пропал, и то же случилось, к счастью, с тем нечто с огненной ладонью.

Она пощупала разодранное до мяса кольцо, охватывавшее ее шею, и пальцы ее намокли в крови. Несколько секунд потребовалось ей, чтобы понять, что распятие и цепочка действительно исчезли. Она не помнила, откуда они к ней попали, но они были тем, чем она гордилась. Она считала, что они защищают ее, и теперь чувствовала себя обнаженной и беззащитной.

Она поняла, что смотрела в лицо Зла там, в дешевом кинотеатре.

Черный дождь лил все сильнее. Сестра Ужас свернулась в клубок, прижала руки к кровоточащей шее, закрыла глаза и стала молить о смерти.

Она поняла, что Христос не прилетит на летающей тарелке. Судный День привел к уничтожению невинных в том же огне, что и грешников, и Царствие Божие — это мечта психов. И из ее горла вылетело рыдание, порожденное душевной мукой. Она молилась. Пожалуйста, Иисус, возьми меня домой, пожалуйста, прямо сейчас, в эту минуту, пожалуйста, пожалуйста…

Но когда она открыла глаза, черный дождь продолжался. Ветер усиливался, и теперь он нес зимний холод. Она промокла, ее тошнило, зубы стучали.

Измученная, она села. Иисус сегодня не появится. Она решила, что умрет позже. Не было смысла по- дурацки лежать здесь, на дожде.

Один шаг, подумала она. Один шаг, и потом еще один, и ты попадешь туда, куда идешь.

Куда именно — она не знала, но с этого момента ей нужно быть очень осторожной, потому что зло имеет не одно лицо, и лица его могут незаметно скрываться повсюду. Повсюду. Правила изменились. Земля Обетованная — это свалка, а сам Ад пробился на поверхность Земли.

У нее не было никакого представления, какова причина такого разрушения, но ей пришла на ум ужасная догадка — а что если повсюду так, как здесь? Она отбросила эту мысль прежде чем она внедрилась в сознание, и с усилием встала на ноги.

Ветер не давал ей идти. Дождь хлестал так, что ей ничего не было видно даже в четырех футах от нее. Она решила идти туда, где, по ее представлениям, был север, потому что в Центральном Парке могло сохраниться хотя бы одно дерево, чтобы отдохнуть под ним.

Она наклонилась вперед наперекор стихиям и сделала один шаг.

— Дом завалился, мама! — вопил Джош Хатчинс, пытаясь освободиться от грязи, щебня и обломков досок, навалившихся на его спину. — Подлый смерч! — Его мать не отвечала, но он услышал, как она плачет. — Все в порядке, мама! Мы сделаем…

Воспоминание о смерче в Алабаме, который загнал Джоша, когда ему было шесть лет, его сестру и мать в подвал их дома внезапно прервалось, рассыпалось на части. Видение кукурузного поля, огненных копий и смерча огня возвратилось к нему с ужасающей четкостью, и он догадался, что плачущей женщиной была мать маленькой девочки.

Было темно. Тяжесть все еще давила на Джоша, и поскольку он старался освободиться, насыпь из мусора, состоящая большей частью из земли и древесных обломков, сползла с него. Он сел, тело его ныло от тупой боли.

Лицо показалось ему странным, такое стянутое, будто готовое лопнуть. Он поднял пальцы, чтобы коснуться лба, и от этого дюжина волдырей лопнула, а жидкость из них стала стекать по лицу. Другие волдыри стали лопаться на щеках и подбородке; он пощупал около глаз и почувствовал, что они заплыли, оставив только щелки. Боль усилилась, спина, казалось, была обварена кипятком. Сожжена, подумал он. Сожжена так, как могут сжечь только в аду. Он ощутил запах жареной ветчины, от чего его едва не стошнило, но он слишком хотел узнать, каковы же все его раны. На правом ухе боль была другого рода. Он осторожно пощупал его. Пальцы нашли только обрубок и запекшуюся кровь вместо уха. Он вспомнил взрыв бензоколонки и решил, что кусок металла, пролетая, срезал большую часть уха.

Я прекрасно выгляжу, — подумал он и едва не рассмеялся вслух. Готов сразиться со всем миром! Он подумал, что если ему теперь придется когда-либо выйти на борцовский ринг, ему уже не понадобится маска Черного Франкенштейна, чтобы выглядеть чудовищем.

И тут его стошнило, так, что тело его обмякло и затряслось, в ноздри бил сильный запах жареной ветчины. Когда болезненное состояние прошло, он отполз от этого места. Под руки ему попадалась хлюпающая грязь, доски, битое стекло, смятые банки и солома.

Он услышал мужской стон, вспомнил сожженные глаза Поу-Поу и решил, что тот лежит где-то справа от него, хотя уха с этой стороны у него не было. Судя по всхлипываниям, женщина находилась в нескольких футах прямо перед ним; маленькая девочка, если и была жива, не издавала ни звука. Воздух был все еще горяч, но по крайней мере им можно было дышать. Пальцы Джоша наткнулись на деревянную палку, и по ней он добрался до садовой мотыги. Раскапывая вокруг себя землю, он находил массу всяких предметов, банку за банкой, некоторые из них были помяты и протекали, пару расплавленных вещей, которые могли быть прежде пластмассовыми молочными канистрами, молоток, несколько обгоревших журналов, и пачек сигарет. Над их головой был свален весь бакалейный магазин, все что было на обвалившихся полках Поу-