предупреждение. Пес видит и чувствует что-то… ужасное.

— Ну что же, — сказал доктор, — почему бы мне не прописать вам кое-какие таблетки, которые помогут вам уснуть? Наверное, вы слишком много работаете в банке и не получаете достаточно физической нагрузки; это может вызывать бессонницу. Вы уже знаете, что у вас за проблемы с вашей язвой. Не думаете ли вы снова заняться гольфом?

Слишком многое обосновалось внутри него, слишком много шумов и скелетообразных теней. Дождевые капли подозрения и беспокойства превратились в лужи, потоки, реки, океаны, волнующиеся под слабеющей дамбой. Давление, казалось, выворотит его желудок. Конечно, он поехал к Вайсингеру, но от него было мало помощи или совсем никакой. Вайсингер пообещал два раза в день курсировать на патрульной машине вниз по Мак-Клейн-террас.

— Мой номер есть в телефонной книге, и вы можете связаться со мной ночью, если что-нибудь произойдет. Вы согласны?

— Пожалуйста, — попросил Пол, — сделайте то, что в ваших силах.

Но он знал, что Вайсингер не найдет их. Нет, нет. Они слишком аккуратны и хитры, чтобы попасть в ловушку.

В его сознании крутилось одно слово: параноик, параноик, параноик, словно странный детский стишок, считалочка для прыгания через веревочку. «Ты позволяешь незначительным вещам слишком тревожить себя, Пол, — всегда говорила ему Илэйн, даже тогда, когда они жили в Филадельфии. — Научись расслабляться. Научись принимать вещи такими, как они есть».

Да. А теперь, они идут за мной.

Неожиданно ему страшно захотелось света. Резко щелкнув выключателем он зажег лампу на ночном столике и зажмурил глаза от яркого освещения. Мое зрение уходит от меня, подумал он, чувствуя новый приступ паники. Оно было ослаблено многолетним чтением мелкого шрифта в обращениях о займах. Он взял с ночного столика свои очки с толстыми линзами, надел их, отбросил покрывала и встал на пол. Он пересек комнату и выглянул в окно; на зеленой лужайке лежал прямоугольник желтого света из его собственной спальни. Изогнув шею, он поглядел направо и налево вдоль Мак-Клейн-террас. Темно, пусто, безмолвно, как в могиле. Темнее всего перед рассветом, подумал он, оглянувшись на циферблат часов. Переведя взгляд вновь за окно, он увидел мерцание света в доме далеко вверх по улице, но вместо того, чтобы успокоиться при виде этого света, почувствовал, как новое семя страха вновь расцветает внутри буйным цветом. Но это не был свет. В следующее мгновение он понял, что это было всего лишь мерцающее белое отражение луны в оконном стекле. Все спали.

Кроме него. И того, что растревожило пса в конце улицы.

Хватит! — приказал он себе. Ты неправ! Не теряю ли я разум, не схожу ли с ума в расцвете лет? Параноик, параноик, параноик, это слово используют для чокнутых, не так ли? Он вышел в коридор босиком, включил верхний свет, прошел к лестнице, спустился в нижний холл, остановился и включил цветной телевизор. Конечно же, на экране ничего не было, кроме метели из многоцветных снежных хлопьев, но все-таки шум телевизора успокоил его, точно так же, как в детстве, когда родители оставляли его одного в доме под наблюдением мерцающего черно-белого опекуна. Он прошел на кухню.

Купаясь в резком белом свете от холодильника, он обшарил все, что там осталось. Это было единственным недостатком одиночества, причинявшим ему беспокойство: приготовление пищи, использование того, что было под рукой. Холодильник был заполнен маленькими таппервейровскими бутылочками, содержащими остатки пищи, жестянками с пивом; там стоял графин с охлажденным льдом, чай двухдневной давности, синее блюдечко с ломтиками жаренного бифштекса, завернутое в алюминиевую фольгу. Он намазал на два кусочка хлеба горчицу для сэндвича с бифштексом.

Когда он один раз откусил от сэндвича, погас свет. Сначала он померк до коричневого, словно темнота снаружи просачивалась сквозь трещины в окнах и двери. Он уставился на лампочку в холодильнике, но в это время весь свет в доме погас и двигатель холодильника заглох с долгим стоном, похожим на человеческий. Он, окруженный безмолвием, словно после ружейного выстрела или как в промежутках между тиканьем часов, стоял в темноте.

Господи, подумал он, оглушенный на секунду, его сердце бешено колотилось в груди. Он услышал, как что-то шлепнулось на кухонный пол, и этот звук напугал его, пока он не осознал, что уронил сэндвич. Что теперь? — недоумевал он, застыв в ожидании, что свет снова вспыхнет. Проклятые предохранители перегружены или это срыв в подаче энергии, подумал он. Он читал статью в газете, в которой говорилось, что энергостанция Пенсильвании на этой неделе и на следующей собирается проводить какую-то работу на линиях. Он повернулся и нащупал на полке фонарик, но батарейки были слабыми и давали только тусклый коричневый луч. Странно, подумал он, как выглядят знакомые предметы в полумраке: мебель в холле, казалось, ползет, расплывается в чудовищные формы, ожидая его подхода. Если перегорел предохранитель, нужно заменить его до того, как испортится пища в холодильнике. Он добрался до двери под лестницей, ведущей вниз в подвал, и остановился. Не следует ли ему сначала вызвать аварийную службу для проверки? Он положил руку на ручку двери и почувствовал, как ее холод добирается по его венам до самого сердца. Позвать аварийную службу. Нет, они подумают, что ты глупец! Они подумают, что ты параноик, и если ты будешь так себя вести, то рано или поздно люди в банке начнут шептаться о тебе.

Он повернул ручку двери, пронизал светом фонарика темноту, пахнущую сыростью, и начал спускаться по пролетам деревянных ступенек. Здесь, внизу, было прохладнее и тихо, как в могиле. Его босые ноги чувствовали холод каменного пола подвала. Он редко спускался сюда. Подвал он использовал как кладовую, складывая туда старые вещи: чемоданы, заполненные плохо подходящей одеждой; кресло со сломанной ручкой; треснувшую лампу с керамическим основанием; несколько картонных коробок, содержащих кое-что из старой одежды Илэйн; заплесневевшие книги и журналы «Лайф» и «Нэшнл Джиогрэфик». Две стены он покрыл сосновыми панелями, две другие были голыми кирпичными стенами. Круглые бетонные колонны поддерживали потолок, иссеченный трубами и медным кабелем. На дальнем конце была дверь с четырьмя стеклянными панелями, и по каждую сторону от нее были окошки, выглядывающие в маленький задний дворик. Черная масса печи стояла безмолвно, отражая металлический свет. Он направил луч фонаря на коробку с предохранителями, расположенную на стене прямо за лестничной клеткой; свет пронесся мимо дверного проема кладовки, заполненной банками с краской и грязным брезентом. Он разглядел оголенную лампочку, свисающую на шнуре, словно голова, отделенная от тела.

Коробка с предохранителями была тугой и не хотела поддаваться; заржавевшие шарниры заскрипели. По обе стороны от луча фонарика темнота начала подползать ближе, словно медленно накатывающиеся волны черного океана. Он резко дернул коробку, стряхивая с себя холодную руку, которая, казалось, замешкалась на его шее сзади.

В этот момент он увидел, что предохранители вырваны напрочь.

Он скорей почувствовал, чем услышал движение сзади него, и когда поворачивался кругом, чтобы разглядеть это, его рука с фонариком в защитном жесте взлетела вверх, и он услышал, как что-то пронзительно вопит из темноты — из дверного проема хозяйственной комнаты. На долю секунды он увидел что-то, светящееся резким электрическим синим светом, переворачивающееся и переворачивающееся. Оно пока рассекало воздух, но у него уже не было времени ни отступить назад, ни вздохнуть, ни закричать.

Потому что в следующее мгновение мерцающий, светящийся неоновым электрическим синим светом топор с двумя лезвиями поразил его прямо между глаз. Разлетевшиеся вдребезги от нечеловеческой силы удара стекла его очков соскочили с носовой дужки и упали по обе стороны от головы, пока лезвие топора прорубалось сквозь плоть, кости и мозг. Его тело отскочило к стене, голова при этом отдернулась назад так быстро, что раздалось резкое «крак», когда ломались шейные позвонки. Кровь струилась из ноздрей и через расширенные, пораженные ужасом глазные впадины. Труп тяжело осел на пол, словно масса тряпья, испачканного запекшейся кровью. Он спазматически дернулся в смертельном танце мускулов и нервов. Сквозь высунувшийся язык зубы постукивали словно кости, брошенные древними оракулами.

Труп лежал неподвижно в краснеющей луже, фонарь все еще был зажат в постепенно белеющей руке. Но до рассвета батарейки сядут.

И по всему подвалу, заставляя дребезжать оконные стекла, раздаваясь эхом по всему дому и по Мак-Клейн-террас, раздался дикий выкрик кровожадного победоносного орла.