Но оставался главный вопрос, на который он сам себе должен был в уме ответить: ведьма она или нет? До показаний Вайолет Адамс он бы сказал, что свидетельства так называемых очевидцев — порождения фантазии, пусть даже оба свидетеля поклялись на Библии. Но показания ребенка были цельными и убедительными. Пугающе убедительными, честно говоря. Ребенок не ложился спать и не просыпался, принимая сон за явь. Все это произошло в момент бодрствования, и описание подробностей казалось удовлетворительным, если учесть потрясение. Свидетельство девочки — особенно насчет черного плаща, шести золотых пуговиц и беловолосого карлика, или «дьяволенка», как она его называла, — усиливали правдоподобность показаний Бакнера и Гаррика. С этим что прикажете делать?

И, конечно, есть еще куклы. Да, их мог сделать кто угодно и спрятать под полом. Но кому и зачем могло бы это понадобиться? И откуда тогда «видение» Кары Грюнвальд, подсказавшее, где искать?

Занималась Рэйчел ведьмовством или нет? Убила она — или пожелала, чтобы убили, — преподобного Гроува и ее мужа, пусть даже сам акт убийства был совершен неким демоническим существом, вызванным из преступной ямы Ада?

В голову пришла другая мысль, от которой стало еще страшнее: если Рэйчел действительно ведьма, не она ли тогда или ее страшные союзники навели порчу на здоровье магистрата, чтобы не дать ему вынести приговор?

Мэтью вынужден был признать, что даже с такими загадочными выпадениями деталей в показаниях Бакнера и Гаррика все свидетельства, собранные воедино, зажигают факел для костра Рэйчел. Он знал, что магистрат прочтет все документы тщательно, рассмотрит их беспристрастно, но не приходится сомневаться, что решение будет единственное: виновна.

Итак: ведьма она или нет?

Даже прочитав и усвоив ученые тома, где ведьмовство объяснялось безумием, невежеством или заведомо ложными обвинениями, он не мог решить это определенно, и неуверенность пугала его куда больше, чем все услышанные показания.

Но она так красива, подумал он. Так красива и так одинока. Если она действительно служанка Сатаны, как может сам Дьявол дать женщине столь красивой погибнуть от рук людей?

Гром загремел над Фаунт-Роялом. В дюжине слабых мест дала течь крыша тюрьмы. Мэтью лежал в темноте, сжавшись в клубок от холода, и ум его бился в сетях вопроса, заключенного в тайну.

Незадолго перед тем, как разразилась буря, миссис Неттльз в ответ на звон дверного колокольчика открыла дверь и впустила учителя Джонстона, который осведомился, может ли магистрат его принять. Миссис Неттльз взяла его черный плащ и треуголку, повесила их возле двери, потом провела учителя в гостиную, где Вудворд — все еще в той же кофте и шарфе, в которых был в тюрьме, — сидел в кресле, поставленном почти вплотную к камину. На подносе у него на коленях дымилась миска молочной каши почти такого же серого оттенка, как цвет его лица. Вудворд помешивал свой обед ложкой, охлаждая горячее.

— Простите, что не встаю, — прошептал он.

— Между братьями по Оксфорду такие церемонии излишни, сэр.

— Мистер Бидвелл в кабинете с мистером Уинстоном, — сказала миссис Неттльз. — Мне пригласить их?

— Нет-нет, я не стану прерывать их работу, — ответил Джонстон, опираясь на трость. Вудворд заметил, что учитель сегодня без парика, и светло-каштановые волосы у него острижены коротким ежиком. — У меня дело к магистрату.

— Хорошо, сэр.

Она почтительно наклонила голову и вышла. Джонстон смотрел, как магистрат помешивает кашицу.

— Не слишком это блюдо аппетитно выглядит.

— Предписание доктора. Что я могу проглотить.

— Да, я сегодня утром говорил с доктором Шилдсом, и он мне сказал, что вы больны. Мне очень жаль, что вы в таком состоянии. Насколько я понял, он делал вам кровопускание.

Вудворд кивнул:

— Надо будет… сделать еще.

— Да, это полезно — избавиться от порченной жидкости. Можно мне присесть?

Он показал на ближайшее кресло, и Вудворд прошептал:

— Сделайте одолжение.

Джонстон, опираясь на трость, сумел опуститься в кресло и вытянул ногу к потрескивающему огню. Дождь заколотил в оконные ставни. Вудворд отведал кашицы и нашел ее такой же, как была в полдень: совершенно безвкусной, поскольку заложенные ноздри не могли различить запах даже соснового дыма.

— Я не отниму у вас много времени, — сказал учитель. — Я хотел спросить, как идет суд.

— Окончен. Выслушан последний свидетель.

— Тогда, я полагаю, последует ваше решение? Возможно, завтра?

— Не завтра… должен прочесть свидетельства.

— Понимаю. Но будет ваше решение вынесено к концу недели? — Джонстон подождал, пока Вудворд кивнул в знак подтверждения. — На вас ответственность, которой я бы не позавидовал, — продолжал он. — Приговорить к смерти женщину — работа суровая.

— Мир… суров, — ответил Вудворд между двумя глотками кашицы.

— Согласен. Мы оба проделали очень далекий путь от Оксфорда. Если представить себе, что мы начали нашу карьеру как сияющие лампы, то остается лишь пожалеть, что жизнь покрыла стекла копотью. Но скажите мне вот что, магистрат: можете ли вы со спокойной совестью приговорить Рэйчел Ховарт к смерти, не видя лично свидетельств ее предполагаемого колдовства?

Вудворд остановился, поднося ложку ко рту.

— Могу. Как магистраты в Салеме.

— Ах да. В печально знаменитом Салеме. Но вы, разумеется, знаете, что после инцидента в Салеме было много написано по вопросу вины и невиновности. — Правая рука Джонстона легла на изуродованное колено и стала его массировать. — Есть люди, полагающие, что в результате салемского инцидента были казнены лица либо умственно неуравновешенные, либо ложно обвиненные.

— А есть люди, полагающие… — Вудворд остановился сделать вдох, — …что там был прославлен Христос и повержен Сатана.

— Ну, Сатана никогда не бывает повержен. И вы это знаете лучше любого другого. В сущности, можно сказать, что, если в Салеме был предан смерти хоть один невинный человек, то работа Дьявола свершилась воистину, ибо погублены были души самих магистратов. — Джонстон смотрел в огонь камина. — Я считаю себя человеком современным, а не таким, чьи мнения коренятся в верованиях и суждениях прошлого. Я верю в силу Господа и полагаюсь на мудрость Христа… но у меня есть трудности в вопросе о колдовстве, сэр. Мне это кажется весьма сомнительным.

— Сомнительным? — спросил Вудворд. — То есть вы сомневаетесь в словах свидетелей?

— Не знаю. — Учитель покачал головой. — Я не могу себе представить, зачем было бы создавать столь изощренную ложь против мадам Ховарт — которую я, кстати, всегда считал весьма разумной и достойной женщиной. Конечно, у нее здесь были — и есть — враги. Одна из них — это Констанс Адамс. Бабуля Лори тоже имела ядовитый язык и пользовалась им, пока не перешла в лучший мир в конце марта. Многие горожане возмущались, когда мадам Ховарт приходила в церковь, потому что у нее португальская кровь и смуглая кожа. Они требовали, чтобы она молилась в рабском квартале.

— У рабов есть церковь?

— Хижина, которая служит для этой цели. Как бы там ни было, с того дня, когда мадам Ховарт вошла в церковь, она стала предметом острого негодования. Здешние жители только искали причины для открытого проявления этого чувства. Ее происхождение — и тот факт, что она вышла замуж за человека намного ее старше и сравнительно богатого, — сделали ее объектом ненависти с той самой минуты, как они