с этой ситуацией.

— Ты купил ее, — сказал я, отпуская Сюзетт.

Она попыталась отвесить мне пощечину, но я увернулся. Я подошел к Хенли.

— Предполагаю, что ты хочешь драться со мной, — сказал он.

— Предполагаю, что я должен, — сказал я.

— Что ж, если ты действительно хочешь, то я вполне согласен, но должен тебя предупредить, что я — грязный боец.

— Ты грязный, это точно, — сказал я.

— Ну что же, начинай, — сказал он мне, поставив свой стакан. — Ради Бога, либо начинай, либо, если ты не хочешь, сядь и не порти всем вечер.

Я заметил, что одна рука у него была в кармане. 'Брелок или, может быть, зажигалка в кулаке, ' подумал я. Но я всего лишь искал отговорки, потому что я не хотел бить мужика — я хотел ударить Сюзетт, или самого себя, биться головой об бетонную стену.

— Мы не будем драться, — сказал я.

— Браво, — ответил он.

Сюзетт очень медленно сказала мне:

— Это абсолютно последняя сцена такого рода. Еще одна, и я с тобой никогда не буду видеться, и, поверь мне, я говорю серьезно.

— Спасибо, — сказал я, — за то, что все так популярно объяснила. Если я усмирю свой темперамент, может быть, встретимся у Ламент.

— Как хочешь, — сказала Сюз.

Хенли протянул руку, но это уже было чересчур, так что, помахав ему рукой, я выкатился из дверей и проторчал несколько минут в коридоре, невольно подслушивая их ворчание за дверью, ибо этот чертов лифт все ездил вверх и вниз, битком набитый жителями Дома Серпентайн, и не остановился, даже когда я умудрился открыть железную решетку, пока он стоял между этажами. Поэтому я смотрел, как он падает в бездну.

Когда, в конце концов, я вышел из подъезда, страдая, словно в кошмаре, и окунулся в улицы, я услышал у себя за спиной что-то вроде смертельно-дребезжащего шепота, и обернулся, но сзади никого не было, — этот шум издавал я сам! Только не это! Я заплакал, перечеркнул все свои правила и зашел в бар, быстро выпил что-то двойное и вновь выскочил наружу. Я решил пойти через парк, по широким открытым пространствам, заодно и путь срежу до Мисс Ламент.

На этой северной стороне Гайда насыпи были похожи на огромных белых чудовищ, как в фильмах о побережье Франции. Насыпи протягивались на мили, потом начиналась магистраль Бейсуотер с ослепительными огнями, черными прудами и огромным темно-зеленым парком, тянущимся, словно большое море. У парков есть одна особенность, днем они — сама невинность и веселье, наполненные собаками, детскими колясками, старикашками и парочками, переплетенными, словно борцы-дзюдоисты. Но, как только наступает ночь, вся картина превращается в свою полную противоположность. Появляются бродяги, насильники, копы, сыщики, эксгибиционисты, шлюхи, и плотный воздух кишит сотнями пар подозрительных, пялящихся глаз. Все кого-то ищут, и все боятся найти того, кого ищут. Если вы не в парке, вам хочется зайти и посмотреть, а когда вы вошли, вы слишком боитесь выйти обратно. Так что я вошел туда.

Я пытался не думать о Сюз, но все равно думал. 'Сюз, Сюз, Сюзетт, ' сказал я и остановился, и клянусь, что в этот момент я весь перевоплотился в мысль о ней. Я сел на скамью, и мой голос проговорил, «Парень, будь благоразумным».

В вонючих планах Сюз, должен заметить, было правильно только одно. Пока ты не узнал, что такое бабки — то есть действительно узнал, как обращаться с большими вещами, узнал, какая разница, к примеру, между пятью и десятью тысячами фунтов (для меня эти суммы одинаковы), или что значит поглядеть на какую-нибудь вещь и сказать «Я покупаю это», или как будут плясать лопухи вокруг тебя, если ты осыплешь их дождем из шестипенсовиков — пока ты не узнал этого, ты и сам лопух. Маленький настырный мозг Сюзетт решил понять эту штуку насчет денег, и, Боже мой, она так и собиралась поступить, несмотря ни на что.

Я не могу сказать, что я был против Хенли как такового, и этого брака с раздельными кроватями, предложенного им ей. Я был против того, что это должен быть кто бы то ни было, кроме меня — не важно, кто. Когда она разыгрывала меня с этими Казановами Пиками, это было настолько же плохо… кроме того, что я знал — эти приключения непостоянны. Меня все еще пускали.

Манни сказал «жди», но как я могу быть столь мудрым? Ждал бы он свою Мириэм?

Может, Сюз не создана для меня, подумал я неожиданно. Может быть, я ошибся насчет этого — она — не моя Джульетта, а я — не ее Ромео? Но какая разница, даже если она не создана для меня, когда я чувствую, что создана?

— Блядь! — проревел я.

Три или больше исследователя, приближавшихся из темноты к моей скамейке, остановились, словно вкопанные, несколько человек моментально исчезли. Я поднялся.

— Огоньку не будет? — спросил самый наглый, когда я проходил мимо.

— Что вы себе позволяете? — сказал я и ускорил шаг.

Я пошел по извилистой тропинке, было так темно, что я то и дело сворачивал с нее и напарывался на какие-то штуки, поставленные для того, чтобы дать понять — «держитесь-отсюда-подальше». Неожиданно, откуда ни возьмись, появился луч света, и мимо меня пронеслись пара энтузиастов, пыхтящих, ворчащих, выглядевших чертовски неуютно и целомудренно. Удачи им. «Благослови вас Бог», прокричал я им вслед.

Вдруг неожиданно я наткнулся на великолепную панораму Дома Серпентайн, освещенного зеленым светом и фарами машин, воющих на мосту. Я подошел к воде, наступив на пару уток, наверное, это были они, рассеявшихся в стороны, сонно крякая.

— Держитесь там, где ваше место, — сказал я им, отгоняя маленьких сволочей к озеру.

Теперь я был возле воды, и видел знак «лодки напрокат», и сами лодки, пришвартованные за пятнадцать футов от берега. Подумав, почему бы и нет, я сел на траву, снял свои нейлоновые носки и итальянские туфли, закатал Кембриджские джинсы и вошел в воду. Пока я достиг первой лодки, я был в воде по самый пупок, как герой итальянских фильмов. Я залез в эту штуку и, приложив немало усилий, чтобы распутать клубок несмазанных цепей, умудрился выплыть в море. Только достигнув середины, я бросил весла и поплыл по течению.

Я лежал там, мне было чертовски неудобно, я смотрел на звезды и думал о Сюз, и о том, как было бы здорово, если бы она лежала здесь, со мной, только она и я.

— Сюзи, Сюзетт, я люблю тебя, девочка, — сказал я, и умыл в лицо в грязной, невидимой луже.

Потом я уселся в лодке и подумал, как я могу быстро сделать кучу денег, если это все, что ей нужно? Естественно, я подумал о Уизе, о его планах разбогатеть, но знал, что не смогу поступить так же, — честно говоря, не из-за угрызений совести или чего-нибудь вроде этого, а потому что эта жизнь, возможно, по- своему шикарная, на самом деле такая недостойная, если это слово подходит сюда. Конечно, я хочу быть богатым, но я не хочу быть пойманным.

Бац! Мы врезались в основание моста, лодка и я. Я посмотрел вверх и увидел какого-то мужика, перегнувшегося через перила, помахал глупому старикашке и прокричал: 'Bon Soir, Monsieur! ', на что он ничего не ответил, а начал бросать мне пенни или, может быть, это были обрывки долларов, я плохо видел, да меня это и не волновало. Меня более удивило то, как этот тип понимает выражение «устроить себе праздник». Поэтому я погреб к другому берегу и высадился прямо возле Лидо, поэтому мне пришлось перелезть через ограждение, и я оказался порезанным в нескольких болезненных местах.

Закон (тот, кто знает, согласится) имеет гениальную привычку появляться не тогда, когда ты что-то делаешь, как и должно быть, а тогда, когда ты невиновен, и уже что-то натворил. Этот ковбой направил на меня свой фонарь, когда я надевал свои носки и туфли, и стоял молча, но не гасил этот раздражающий свет.

Но я решил, что заговорит первым он, что он и сделал после нескольких долгих минут.

— Итак?

— Помочил ноги возле берега, сэр.