отпустив мне воздушный поцелуй, он спустился вниз по лестнице, напевая какую-то грустную мелодию.

— Пять минут, Джилл! — проорал я.

Потому что, прежде всего, я хотел взглянуть на снимок Сюз, сделанный однажды случайным парнем, которому я дал свой Роллейфлекс, чтобы он щелкнул нас обоих на вершине Монумента в Сити. На снимке она стоит впереди, а я за ней, держу ее за руки и смотрю в камеру поверх головы Сюз прямо после того, как поцеловал ее в шею. И пока я шлялся по квартире, отыскивая то там, то сям предметы одежды, я смотрел на это фото, а когда мне приходилось пользоваться обеими руками, я его пришпиливал куда-нибудь, и пялился на эту чертову штуку, и думал: 'О Боже, это было лишь прошлым летом, стоит ли быть молодым, если тебя не любят? Ну ладно — стоит ли быть молодым вообще? В чем дело? Или это слишком очевидно — я имею в виду свой вопрос? '

На этом все закончилось, и пошел я вниз посмотреть на Большую Джилл.

Но на первом этаже, где жил М-р Клевый, я заметил, что дверь в его комнату была открыта — знак того, я знаю, что Клевый хотел мне что-то сказать, но был слишком гордым, чтобы попросить меня войти самому. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы не стал заботиться, но с цветными парнями нужно быть очень аккуратными, иначе они сочтут это за предрассудок. Так что я просунул голову в дверь и, елки-палки, чуть было не схватил инфаркт, потому что хотите — верьте, хотите — нет, но внутри было два Мистера Клевых, один цветной, а другой — белый, или так мне показалось.

— О, привет, — сказал М-р Клевый, — это мой брат Уилф.

— Привет, Уилф, — сказал я. — С ума сойти.

— С чего это? — сказал этот Уилф.

— Ты приходишься братом моему любимому М-ру Клевому. Я чуть рассудок не потерял, когда увидел вас обоих.

— С чего это? — повторил этот белокожий чувак, который, как оказалось, вовсе не был свингующим типом, как его братец — точнее говоря, совсем не-клевый.

— Уилфу пора уходить, — сказал М-р Клевый.

— Точно, — сказал Уилф, — пока. — Он попрощался за руку со своим братом, и прошел мимо меня к двери. В общем, обошлось без коленопреклонений и реверансов.

М-р Клевый стоял очень спокойно, уверенно и самостоятельно, сказав:

— Мой брат пришел предостеречь меня.

— От чего? Разъясни мне, пожалуйста.

— Уилф у Мамы от другого мужчины, как ты догадался.

— Ну…. Да…. И что?

— Я не нравлюсь ему слишком сильно, а моих друзей он вообще терпеть не может, особенно белых.

— Очаровательно! Почему, скажи, пожалуйста?

— Давай не будем в это влезать. Но, как бы там ни было, он шляется здесь и знает, что к чему, и говорит, что у цветных скоро будут проблемы.

Я громко засмеялся, правда, немного нервно.

— О, Клевый, ты же знаешь, они это говорят уже много лет, и ничего не происходит. Ну как, вспоминаешь? Я знаю, что в этой стране мы относимся к цветным как сам-знаешь-к-чему, но, сынок, мы, англичане, слишком ленивы, чтобы заниматься насилием. В любом случае, ты — один из нас, парень, я имею в виду, выращенный здесь, коренной Лондонский парень, каких миллионы. Ты гораздо более наш, чем сотни совершенно розовых чуваков из Ирландии и из-за границы, те, что хватаются за Уэлфер, но им здесь не место, в отличие от тебя.

Моя речь не произвела никакого впечатления на М-ра Клевого.

— Я просто говорю тебе то, что сказал мне Уилф, — ответил он. — И я знаю, что ему очень не нравится приходить ко мне, поэтому что-то заставило его сделать это.

— Наверное, твоя мать попросила его, — предположил я, потому что меня радует мысль о том, что хоть чей-то родитель женского пола имеет материнские инстинкты.

Он помотал головой.

— Нет, это была идея Уилфа.

Я тяжело посмотрел на М-ра Клевого.

— И если вдруг что-нибудь случится, — спросил я, — на чей стороне будет твой брат?

М-р Клевый выпустил из-за щек немного дыма и сказал:

— Не на моей. Но он решил придти сюда и поговорить со мной.

Я стоял там, смотрел на Клевого, и вдруг осознал, насколько же одинок этот бедный мудила — стоит, словно Пэт Мэлоун, а все равно решительный, только тронь…. И у меня в голове возник вопрос: что бы делал я, если бы здесь, в Неаполе, возникли неприятности — я, опрятный мальчуган, приятель всего мира? И хотя я знал, что неправильно говорить так, и знал это отлично, я все же не удержался и спросил:

— Скажи мне, Клевый, ты ни в чем не нуждаешься? Я хочу сказать — не могу ли я помочь тебе какими- нибудь деньгами?

Он просто покачал головой, и это было довольно-таки ужасно, и я очень обрадовался, когда Джилл проорала снизу — на этот раз гораздо громче:

— ЖЕРЕБЕЦ! Ты спускаешься ко мне?

— Иду, куколка, — прокричал я и, помахав Клевому, спустился в нижние слои атмосферы, к Джилл.

Требуется большое воображение, чтобы понять, что именно маленькие лес. бабочки находят в Джилл, потому что она, по самым меньшим меркам, массивная. И хотя я знаю, что она крикливая, властная и все такое, и, конечно, носит брюки, и даже неплохо бы смотрелась на венчании в соборе Св. Павла, я уверен, она, на мой взгляд, ни капельки не красивая, или даже обаятельная. Вообще-то, если бы она не была городской девчонкой, запросто представляешь ее укрощающей лошадей — и, наверное, если подумать, то именно это и нравится юным девочкам.

— Ты опоздал, — сказала она, — маленький отвратительный жеребец.

— Что ты имеешь в виду под словом «опоздал», Джилл? Мы с тобой, что, договаривались о какой-либо встрече?

Она внезапно схватила меня, словно орангутанг, подняла на два фута от пола и поставила обратно.

— Если бы ты был девкой, — сказала она, — я бы тебя съела.

— Спокойнее, сердцеед, — прокричал я. — Иначе я запутаюсь в твоих кактусах. Потому что Джилл — большая любительница комнатных растений; вообще-то они стелятся и пускают побеги не только в ее подвале, но и вокруг всего здания.

Она всунула чашку кофе мне в руки и сказала:

— Ну, как твоя сексуальная жизнь, малыш, с тех пор, как мы последний раз виделись?

— Мы виделись два дня назад, Большая Джилл. Она не изменилась с тех пор.

— Да? Ничего нового?

Большая Джилл стояла, ноги врозь, и смотрела на меня таким добрым понимающим взглядом, просто выводящим вас из себя, особенно, если человек не знает ничего о вашем внутреннем образе и целях.

— Ты многого не понимаешь, Большая Джилл, — высказал я свои мысли вслух.

— О! — сказала она надменно. — Извини, что я вообще существую.

— Все, что имею в виду, дорогая, это то, что нельзя говорить, «как твоя сексуальная жизнь»? Так же, как ты говоришь, «как погода»?

Она села на стул задом наперед, положила свои руки на спинку стула, а на них — свои огромные груди.

— Вполне естественно, — сказала она.

— Вообще-то, штука в том, что секс… что все это очень легко и в то же время очень сложно.

— А-а… — сказала Большая Джилл, выглядевшая заинтересованной и терпеливой, как будто я устраивал перед ней шоу.

— То есть, любой может перепихнуться на скорую руку, это очевидно, ничего нового в этом нет, но есть ли в этом удовольствие?

— Но, а что, разве нет, парень? — спросила она меня, выдав огромную, жирную улыбку.

— О, конечно, есть. В этом смысле — да, но на самом деле — нет, ибо нельзя этим заниматься просто