что сигналы гиперсвязи походили с запаздыванием. Журналистам приходилось подать вопросы письменно и приходить за ответами на следующий день. О непринужденности или о том, чтобы из ответа сразу возникал следующий вопрос, говорить не приходилось. А потому никому особенно не хотелось беседовать с экипажем «Трента». Журналистов в экспедиции не было, потому что время полета было дорого, а репортажи не стали бы хитами. Слишком все это было далеко. А возможность существования иного разума никто уже не принимал всерьез. Интерес возбуждала не цель эксперимента, а сама возможность взорвать звезду.

Поэтому информационная служба Института решила сделать упор на этом аспекте и на тех выгодах для человечества, которые открывает такая возможность. К сожалению, никто не мог сказать, что же это за выгоды. Разве что улучшение конструкций магнитных бутылок. Улучшение контейнеров антиматерии. Может быть, системы отклонения гравитации, которые позволят электронным устройствам работать в еще более сильных гравитационных полях.

Крей Эллиот, младший специалист-пиарщик, кивал и записывал. Ким не скрывала своего неудовольствия.

– Мы все время пытаемся продавать науку под тем соусом, что кто-нибудь сможет купить себе зубную щетку получше, – ворчала она. – Куда девалось бескорыстное любопытство?

– Надо быть практичными, – отвечал Крей. Он был талантлив, кипел энтузиазмом и жизнерадостностью. Жизнерадостность ее больше всего и раздражала.

Но он был прав – надо было подчеркивать практический аспект: увеличение эффективности дальних межзвездных полетов, элементы, дающие горючее для отопления и освещения целых городов, и с повышенной безопасностью.

Ким возражала:

– Межзвездные полеты сокращаются, энергии у нас и без того больше, чем мы можем использовать, и пока еще не было ни одной аварии с топливными элементами – по крайней мере известных мне. Ни разу.

Если не считать, возможно, пика Надежды.

– Не важно, – отвечал Мэтт. – Это все детали. А на детали никто не обращает внимания.

Может быть, он и был прав. Не впервые им делать небольшие натяжки. Два года назад Институт не стал опровергать слухи о неизбежном прорыве в работе над антигравитацией. Хотя такая работа не велась и все физики, которых знала Ким, считали антигравитацию невозможной. Слухам верили поскольку люди считали, что если можно вызывать гравитацию искусственно, то можно и нейтрализовать ее действие. Хотя это было совсем другое дело. Чтобы вызвать гравитацию не надо изгибать время и пространство, достаточно создать магнитные поля, позволяющие людям ходить внутри звездолета.

Ким подозревала, что слухи могли быть пущены самими пиаровцами. Когда она заговорила об этом с Мэттом, он с благородным негодованием такие предположения отверг. Благородное негодование – это всегда был верный признак, что Мэтт врет.

Сейчас, слушая его инструкции, Ким сама удивлялась, что просто не встанет и не выйдет. Деньги здесь платили хорошие, Институт занимался достойным делом, но на самом деле ей доставляло удовольствие делать то, в чем она была так талантлива. Да, но пока она здесь, карьера, которой она желала, о которой мечтала, к которой готовилась, даже не начнется.

Она вспомнила, как говорила Шейелу, будто оправдываясь: «Не та область деятельности, которую я бы выбрала».

И ему стало неловко за нее. «Никогда не знаешь, как сложатся обстоятельства».

И так было всегда. Она была из тех, кто никогда не ходит на встречи выпускников.

Вернувшись в кабинет, она нашла сообщение от Шепарда.

«Это ответ на твое письмо на Сент-Джонс», – сказал он.

– Пожалуйста, выведи его на экран, Шеп.

«Сейчас, Ким. Пожалуйста, обрати внимание, что я все даты дал по центральному времени Гринуэя».

На всю экспедицию отводилось пятнадцать месяцев. Ким нажала клавишу вызова Солли.

– Привет, Ким! – просияло его изображение на экране. – Как прошло собрание?

– Как всегда. К тебе есть вопрос.

– Давай.

– Надо было сразу его задать. Когда «Охотник» улетал с Сент-Джонса, там проверили прыжковые двигатели?