пересечь пустыню, сами выбирают путь и держатся нужного направления по известным им приметам. Чем больше песков, тем меньше примет, и вскоре уже даже самый опытный и острый глаз не замечает вокруг ориентиров, поэтому дорогу обозначают колышками, вбитыми в землю.

Несмотря на то, что по размерам эта пустыня не может сравниться ни с Сахарой, ни с Гоби, она собирает кровавую жатву во много раз более обильную, чем африканские и азиатские пески. Кажется, что она не может насытиться, и чем больше человеческих жизней уносит, чем более жадно и яростно набрасывается на свои жертвы. Брошенные разбитые фургоны, седла, скелеты животных и людей, высушенные солнцем и выбеленные песком, возникают на пути и рассказывают леденящие душу истории своим немым безмолвным языком, так сильно действующим на воображение. В небе кружат стервятники, терпеливо наблюдающие за путником. Они знают, что не останутся без добычи.

Что же это за пустыня? Ей дают разные имена на английском, французском и испанском языках, однако все они происходят от одного слова — кол, веха. Да оно и неудивительно: ведь, как я сказал выше, все дороги в пустыне отмечены вбитыми в землю кольями. Стейкед-Плейнз и Льяно-Эстакадо — два самых распространенных названия этого гиблого места…

От верховьев Ред-Ривер в направлении гор Сьерра-Бланка ехали два всадника, сидевшие на смертельно уставших лошадях. Несчастные животные были крайне истощены, от них буквально остались кожа да кости, а шерсть вздыбилась, словно перья у птицы, которая вот-вот замертво упадет в своей клетке. Спотыкаясь на каждом шагу, лошади медленно переставляли утопающие в песке, подгибающиеся ноги. Их глаза налились кровью, сухой язык вываливался изо рта, на шерсти, несмотря на жару, не было ни капли пота — в их телах не оставалось другой жидкости, кроме загустевшей от зноя крови.

Этими лошадьми были старая Тони и мой мустанг, а всадниками — Сан-Иэр и я.

Уже пять дней мы ехали через Льяно-Эстакадо, и за все это время нам ни разу не встретилась вода. Глядя на измученных лошадей, я не раз думал о том, что стоило бы завести в эти края африканских верблюдов.

Маленький Сэм словно высох и стал от жары еще меньше. Он висел на шее своей лошади, удерживаемый в седле непонятной и неведомой силой, с открытым ртом и безумным взглядом. Мне казалось, что мои веки налились свинцом, а горло пересохло так, что даже самый тихий звук раздерет мне его в клочья. Кровь в жилах медленно струилась расплавленным железом. Я уже не чувствовал, а знал наверняка, что не пройдет и часа, как мы потеряем сознание, свалимся с лошадей на землю и умрем от жажды, не приходя в себя.

— Воды, — простонал Сэм.

Я молчал, не зная, что ответить. Вдруг мой конь споткнулся и встал как вкопанный. Я понукал его, дергал за поводья, но он не двигался с места. Старая Тони последовала его примеру. Видимо, силы лошадей были на исходе, и они уже не могли продолжать путь.

— Слезаем, — прохрипел я. Невыносимая боль пронзила горло. Казалось, что губы, рот, глотка и легкие исколоты в кровь тысячами острых игл.

Взяв мустанга под уздцы, я побрел вперед. Освобожденное от ноши животное послушно двинулось за мной. Сэм тащил за собой свою Тони, но он был более истощен и шел пошатываясь, словно с минуты на минуту мог свалиться на землю. Но чем я мог ему помочь?

Мы прошли не больше мили, как вдруг я услышал тяжелый вздох, оглянулся и увидел, что бедняга Сэм лежит на песке. Его глаза были закрыты. Я подошел к нему и молча присел рядом. Не стоило расходовать силы на уговоры и увещевания: ничто не могло спасти нас.

Так вот каким должен стать конец моей скитальческой жизни! Вот где мне было суждено сложить голову. Я попытался вспомнить родителей и близких, оставшихся в далекой отчизне, но тщетно. Я пробовал молиться, но некогда прекрасная память отказывала мне, и я не сумел вспомнить ни строчки. Казалось, мой мозг расплавился и кипит под черепом, словно суп под закрытой крышкой.

Мы попали в западню, в которую до нас попадал не один путешественник. Никто еще не сумел найти из нее выход.

Из Санта-Фе через Паса-дель-Норте возвращаются на Восток золотоискатели, которым судьба улыбнулась на калифорнийских приисках. У них нет другого пути, кроме как через Льяно-Эстакадо. Когда я говорил о разных обличиях смерти, обитающей в пустыне, я имел в виду не только зной и огромные безводные пространства. На границе Льяно-Эстакадо собираются шайки тех, кому не повезло и кто не хочет возвращаться домой с пустыми карманами, или тех, кому не по вкусу честный труд.

Это люди без чести и без совести, каких во множестве извергают восточные штаты, они не отличаются умом, но сильны и закалены в стычках и сражениях и не боятся ни Бога, ни черта. Горе тому, кто встретится с ними. Они редко нападают в открытую, предпочитая действовать исподтишка, подло и жестоко. Честному человеку трудно даже представить себе их вероломство и беспощадность. Этих стервятников Льяно- Эстакадо называют стейкменами: они вытаскивают вехи, которыми отмечена дорога, и ставят их в других местах, уводя путников в глубь пустыни, где те неминуемо гибнут от жажды и голода. Грабители без зазрения совести отнимают у умирающих все, что имеет ценность, и бросают их в раскаленных знойных песках. По всей пустыне белеют на солнце кости сотен несчастных жертв, в то время как близкие напрасно ожидают их возвращения или хотя бы известия об их судьбе.

Вот так и мы доверились вехам и только ближе к полудню заметили, что они уводят нас от нужного направления в сторону. Мы не знали, когда и где это произошло, и уже не могли вернуться назад, так как сил на обратную дорогу у нас не оставалось. А теперь Сэм лежал на песке, я сидел рядом, и мы чувствовали себя мертвыми. Спасти нас могла только счастливая случайность.

Неожиданно прямо над моей головой раздался хриплый и пронзительный клекот. Я медленно и с трудом поднял глаза вверх и увидел стервятника, видимо только что взмывшего в небо и теперь кружившего над нами. Птица была права, считая нас своей верной добычей.

Однако кто вспугнул стервятника? Неужели где-то рядом сидел бескрылый собрат хищной птицы и, сжимая ружье, с нетерпением ждал, когда мы испустим дух? Я знал, что воздушные и сухопутные стервятники обычно появляются вместе, поэтому начал осматриваться в надежде обнаружить следы.

Из-за зноя, слепящего солнца и слабости кровь прилила к глазам, их жгло, и казалось, что я вот-вот ослепну. Все-таки мне удалось заметить в тысяче шагов от нас несколько точек, которые не могли быть камнями или кактусами. Взяв штуцер, я оперся на него и заковылял в том направлении.

Не прошел я и полпути, как уже различил трех койотов и небольшую стаю стервятников, сидящих на песке. Эти хищники никогда не нападают на живую добычу: безусловно, где-то там лежал живой еще человек, иначе кровавая трапеза была бы уже в разгаре.

При виде койотов у меня в душе родилась надежда, очень слабая и призрачная, основанная только на том, что эти животные не могут долго обходиться без воды и не заходят далеко в безводные пустыни. Но все же первым делом следовало проверить, что за добычу они караулили. И вдруг меня осенила мысль.

Если мы приговорены к смерти от жажды и если нет воды, то почему не напиться крови? Неужели кровь койота не вернет нам силы? Я вскинул штуцер и прицелился, но руки мои дрожали, и ствол плясал, как сухой лист в непогоду. Пришлось сесть на землю, опереть руки о колени, и только после этого я сумел выстрелить.

Я выпустил две пули, и два койота упали на песок. Забыв о слабости, я побежал к ним. Одному из них я прострелил голову, второму пуля перебила передние лапы, и он, воя от боли, катался по земле. Мне до сих пор стыдно за такой неудачный выстрел, и единственным оправданием мне служит то, что я почти умирал от жажды.

Достав нож, я взрезал убитому койоту вену на шее и припал к ней. От животного несло падалью, грязная шерсть набивалась мне в рот, но я жадно глотал кровь, и она казалась мне божественным напитком. Силы быстро возвращались ко мне. Вытащив из кармана кожаную фляжку, я наполнил ее кровью и подошел к человеку, лежащему рядом без сознания. Это был негр. Стоило мне взглянуть в его черное, посеревшее от близости смерти лицо, как рука моя дрогнула, и я еле удержал фляжку.

— Боб! — позвал я.

Услышав меня, негр с трудом поднял веки.

— Воды! — простонал он.

Я опустился на колени рядом с ним, приподнял его голову и приложил фляжку к губам.

— Пей!