Место схватки было размечено заранее; не забыли и о зрителях. В обоих городах царило оживление. Повсюду шли речи о предстоящих смертельных поединках. Утверждали, что Олд Шеттерхэнд не в своем уме, поскольку согласился на такие жесткие условия. Но говорили и совершенно противоположное: Олд Шеттерхэнд часто думал и поступал не так, как все, а потому не нужно делать слишком поспешных выводов, а следует дождаться исхода схватки. Разумеется, Тателла-Сата тоже узнал обо всем, хотя я и не сообщал ему. После обеда он разыскал меня, испытующе посмотрел в лицо и спросил:
— Ты будешь стреляться с ними?
— Нет, — ответил я.
По его лицу пробежала улыбка радости.
— Я так и думал! Олд Шеттерхэнд не самоубийца. Но ты явишься туда?
— Да.
— Тогда я не буду спрашивать, что ты задумал. Ты сам себе господин и знаешь, как тебе поступать. Я обязательно приду!
— Один? Или с твоими «Виннету»?
— Как ты захочешь.
— Тогда приходи один. Пусть они знают, что мы побеждаем не числом, а умением.
— Сегодня вечером у тебя чтение?
— Да, как обычно. Дуэль, просто дурачество, шутка, хотя и по очень серьезному поводу.
— Пусть эта шутка не принесет тебе неожиданностей.
Некоторое время спустя мы увидели его внизу, в лагере. Шаман внимательно осмотрел место поединков и, похоже, отдал какие-то распоряжения. Дружественные нам вожди последовали за ним.
Мы с женой немного прогулялись. У Таинственного водопада кипела работа. На высокие столбы натянули электрический кабель, кругом лежали груды бумажных фонарей, лампочек, шаров и тому подобных осветительных приборов. Больше всех суетился инженер-индеец. Ему поручили разместить на скалах большой проекционный аппарат. Это крайне заинтересовало Душеньку — ведь она так любит фотографировать и всегда готова почерпнуть что-нибудь новое в этой области. Поэтому, оставив меня, она широким шагом направилась к инженеру.
Несколько дней назад мне сообщили, что устроители памятника хотят буквально залить светом каменного Виннету, чтобы привлечь ошеломленных зрителей на свою сторону. Я сказал в ответ, что скорее памятник провалится сквозь землю, чем я увижу унижение моего Виннету. Неужели то, что я наблюдаю, и есть подготовка к помпезной иллюминации? Ведь фигура еще не достроена, она выросла лишь до плеч. Мой взгляд блуждал вверх-вниз по скульптуре, и мне вдруг показалось, что она чуть-чуть отклонилась от вертикали. Осмотрев ее с разных сторон, я укрепился в своем предположении. Особенно отчетливо это было видно с дороги.
Я ужаснулся, вспомнив о щелях и трещинах на потолке пещеры, о крошении и осыпании каменной породы. Неужели причиной был чрезмерный вес скульптуры? Настоящая катастрофа! Вернулась Душенька. Она узнала у инженера, что речь пока идет о пробном включении иллюминации завтра вечером. На это представление приглашены все.
— А что это за гигантский проекционный аппарат?
— С его помощью портреты Янг Шурхэнда и Янг Апаначки будут воспроизводиться на зеркальной поверхности водопада с двух сторон от памятника. Авторы фигуры Виннету рядом с их творением!
— Этого я не потерплю! — не сдержался я.
— Что ты можешь сделать?
— Запретить, и все!
— Да, конечно! Даже если они не посчитаются с твоим мнением, ты своего добьешься. Но подумай: ведь это всего лишь первый опыт! Не целесообразнее ли не мешать этому опыту, а подождать немного, пока все решится само собой?
— Да, может быть, ты права. Я полагаю, что им радоваться не придется. Все решит сила, которая нам не по плечу.
— Какая сила?
— Скажи, прямо или криво стоит фигура?
Душенька провела свои визуальные наблюдения и заключила:
— Прямо. Не поставят же ее криво!
— Специально, конечно, нет. Но все-таки она стоит криво. Ты не замечаешь этого, поскольку твой глаз не так тренирован, как мой, а отклонение фигуры от вертикали еще не так значительно. Сравни линию памятника с направлением падения воды и скажи мне…
— Она действительно стоит криво… Да, она стоит криво! — перебила она меня. — Господи, что же это?! Думаешь, она проваливается?
— Уверенно сказать пока нельзя. Нужно подождать и понаблюдать. Завтра я спущусь в пещеру, чтобы осмотреть потолок.
— Это не опасно?
— Нет.
— Памятник может рухнуть?
— Не просто может, а даже очень вероятно. Но ни сегодня, ни завтра этого не случится. Только прошу тебя держать все в тайне.
— От всех?
— Да.
— И от Тателла-Саты?
— И от него. Я хотел бы один владеть ситуацией.
— Ты отдаешь себе отчет, что берешь на себя?
— Да. Ответственность, конечно, немалая. А теперь идем, Душенька. Нам пора домой. Я не должен опаздывать.
— К сожалению, ты снова озаботил меня! — вздохнула она.
— Это лишнее, совершенно лишнее. У тебя гораздо больше поводов улыбаться, чем бояться.
На подходе к замку мы встретили посланца Тателла-Саты, который передал, что шаман встретит нас. От вождей тоже пришел гонец, он сообщил, что индейцы собираются сопровождать меня. Но я попросил их не делать этого, не тратить время на пустяки.
Теперь я должен был надеть костюм вождя и зарядить мой старый штуцер «Генри», хотя и считал, что он, скорее всего, не выстрелит ни разу. Я не мог нести в руках четыре талисмана вождей, поэтому Душенька уложила их в свой баул.
Когда пришло время, мы спустились во двор, где Инчу-Инта держал наших лошадей. Там мы увидели Молодого Орла и нашего старого Паппермана: они должны были сопровождать меня к месту поединка. Вскоре появился Тателла-Сата верхом на белом муле, он был один.
И вот мы отправились в путь. Хранитель Большого Лекарства, Душенька и я — впереди, Молодой Орел и Папперман — сзади.
Сверху нам хорошо было видно, что население Верхнего и Нижнего городов плотным кольцом окружило арену. Там находились все, кто только мог ходить.
Четверо моих противников уже сидели наготове. Когда мы ступили в круг, они встали. Только Тангуа остался сидеть — он не мог подняться. Тателла-Сата заранее приготовил себе место прямо за мной. Он занял его и отныне не спускал глаз с четырех вождей.
Мне было объявлено, что первым будет держать речь председатель комитета, — так оно и произошло. Потом говорили каждый из четырех вождей. Последнее слово было за мной. Я вышел вперед и так громко, чтобы каждый мог меня услышать, произнес:
— Олд Шеттерхэнд пришел, чтобы не говорить, а сражаться. При приближении опасности только трусость распахивает рот, мужественный воин действует молча. Никто из ораторов почему-то не упомянул о разговоре между Пидой и мной…
Тут «первый председатель комитета» пренебрежительно отмахнулся:
— Комитет решил, кому о чем говорить! А что решено на комитете…
— Молчи! — перебил его я. — Решено было между Пидой и мной. Ваш комитет для меня не существует.
