записываются. Каждый покровитель носит имя опекаемого на внутренней стороне звезды, на груди. После его смерти звезду отделяют от одежды и выясняют, чьим ангелом был ее обладатель.
— Отлично! Пусть и у меня посмотрят.
— У тебя? — удивился его брат.
— Да, у меня! — ответил Гарриман совершенно серьезно.
Тут Зебулон рассмеялся и спросил:
— Разве ты тоже «Виннету», да еще замаскировавшийся?
— Нет, но я хочу им стать.
— Не смеши! Думаешь, что именно тебя допустят в клан как первого белого?
— Нет. Об этом я и не мечтаю. Но, несмотря ни на что, я буду «Виннету*. Все это мне по душе, и даже очень. Раз мне невозможно стать красным „Виннету“, я буду белым.
— Как?
— Очень просто. Я буду основателем клана Виннету для белых.
— Когда?
— Сегодня, здесь, сейчас!
— Безумец! — Зебулон пренебрежительно махнул рукой, но Гарриман не обиделся.
— Смейся сколько хочешь! Я сделаю это. Я должен, должен! Да и тебе, пожалуй, придется.
— Мне? И в голову не придет.
— Придет или нет — это не главное. Я тоже не сам придумал. Все случилось помимо воли. А если такое происходит, то нужно подчиняться. Итак, сейчас я учреждаю клан Виннету для белых. Буду ли я первым и единственным членом клана — это не столь важно. Смешно это или нет — тоже. Но я хочу, чтобы вступил хотя бы еще один — ты, Зебулон!
— Об этом не может быть и речи! — быстро отреагировал тот.
— Но я настаиваю, и ты увидишь, что тебе придется это сделать. Миссис Бартон, полагаю, у вас с собой швейные принадлежности?
— Конечно, — ответила Душенька.
— Прошу иглу и катушку хороших черных ниток. И ножницы.
— Все это у вас будет, — ответила она и направилась в палатку.
— А вы, мистер Бартон, — писатель, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Значит, у вас должны быть перо и чернила.
— Письменные принадлежности со мной, — ответил я
— Тогда прошу, дайте мне перо и несколько капель чернил. Бумага у меня есть.
— Моя жена принесет и то и другое.
— Зачем тебе чернила и перо? — удивился Зебулон.
— Написать имена тех, кого я хочу защищать.
— Глупость, самая настоящая глупость! Ты и мне не скажешь, кто они?
— Нет! Никто не должен этого знать. А ты — тем более.
После того как Душенька все принесла, Гарриман вырезал из шкурки съеденного зайца маленькую двенадцатиконечную звезду, с которой он с помощью острого ножа соскоблил шерсть. Потом отрезал кусочек бумаги и, положив его на колено, вывел задуманное имя.
Шить он не умел совершенно. Уже после нескольких стежков ему пришлось отпороть звезду от пиджака в начать все сначала. Так повторилось несколько раз.
— Будто само провидение против меня… — ворчал он. — Но я добьюсь своего.
Тут моя жена не выдержала:
— Позвольте мне! Пожалуй, я справлюсь лучше и быстрее.
— Вы в самом деле хотите мне помочь, миссис Бартон? Как это приятно! Только пожалуйста, не поднимайте бумагу и не читайте, что там написано!
Она приложила бумагу к указанному месту на лацкане пиджака, прикрыла сверху звездой и начала пришивать.
— Какая кропотливая работа! Мне бы, конечно, с этим не справиться, — признался Гарриман и после короткой паузы добавил, словно про себя: — Я чувствую себя так, будто подписал себе смертный приговор. И все же на душе легко и хорошо.
Зебулон не отрывал глаз от моей жены. Но его внимание было сосредоточено больше на ее лице, чем на руках. Его пальцы бесцельно теребили заячью шкурку. Вдруг он взял ножницы и, как его брат, вырезал двенадцатиконечную звезду. Проделал он это механически, будто во сне. Затем нерешительно протянул Душеньке звезду:
— Миссис Бартон, пожалуйста, сделайте то же самое и мне!
— Пришить? — спросила она.
— Пришить.
— С бумагой?
— Да. С бумагой и именем. Сейчас я его напишу.
— Вы видите? Разве я не говорил? — вырвалось у Гарримана.
— Молчи! — прикрикнул на него брат. — Я делаю это не по твоему желанию, а потому, что сам этого хочу! Я тоже могу покровительствовать, ясно?
— Но кому? — удивился Гарриман.
— Это моя тайна! Разве ты назвал мне имя? Тебе тоже не узнать мое.
Он схватил перо, бумагу и написал. Дело шло лишь о нескольких буквах, но потратил он довольно много времени. Сколько раз он останавливался. Наконец он закончил, дал чернилам высохнуть, сложил бумажку в несколько раз и подал Душеньке.
Собственно говоря, в поступке братьев не было ничего экстраординарного. Многие посчитали бы его чудачеством. Но мне было не до смеха, поскольку я понял, что ни тот ни другой не могли воспротивиться какому-то внутреннему зову.
Когда Душенька закончила работу, братья снова надели пиджаки. Взгляды смягчились, а лица стали добрее. В конце концов Гарриман рассмеялся. Но Зебулон лишь усмехнулся.
— Знаешь, кто ты теперь? — спросил первый.
— Один из «Виннету», — ответил другой.
— Да. Но ты знаешь, что это означает?
— Теперь я ангел того, другого, которого должен защищать…
— Не только! Об этом я и не говорю — само собой разумеется. Ведь теперь у тебя на груди имя того, кого ты ненавидел лютой ненавистью!
— И у тебя тоже.
— Конечно! Но ты подумал о том, что теперь твоей ненависти пришел конец?
— Ничего я не подумал! — вскипел Зебулон. — Я делаю то, что хочу! Я стал одним из «Виннету», и…
— Нет, вы им не стали, — перебил его Молодой Орел. В первый раз он по собственной воле позволил себе первым обратиться к Зебулону.
— Нет? — переспросил тот. — Разве не все условия выполнены?
— Не все.
— Что еще?
— Клятва!
— Клятва? Нужно поклясться? Но в чем?
— В том, что будете верны вашему долгу защиты до самой смерти. Красным людям не нужна клятва — им достаточно рукопожатия, поскольку оно для них так же свято, как присяга.
— Для нас тоже! — вскричал Гарриман.
— Да, тоже! — повторил Зебулон.
— Тогда вставайте! — приказал им юноша.
Оба подчинились. Он тоже поднялся. В этот момент Папперман бросил в огонь большую смолистую ветку. Пламя взметнулось ввысь. Оно извивалось и билось, как реющий стяг. Всем вдруг показалось, что лес ожил и стал живым существом. Ночные тени деревьев и кустов пришли в движение.
