Если бы Кларочка, несмотря на помощь Паппермана, загубила лапы, мне вообще не пришло бы в голову ставить ей оценку, поскольку согласно параграфу 51 Уголовно-процессуального кодекса в Германской империи от 1 февраля 1877 года, я в подобных деликатных случаях имею право как муж не давать показаний. Но успех был налицо. Справедливости ради добавлю, что «двойка» относилась к медведю, а «плюс» — к моей жене.
После еды мы вдвоем отправились верхом к упомянутому мной раньше дереву на вершине горы. Скво сиу стремились к Наггит-циль. Они уже должны были прибыть сюда раньше нас, но никаких следов я не обнаружил. Мы вообще не увидели ни одного свидетельства пребывания здесь людей. Поэтому мы поскакали к главной вершине, чтобы оттуда осмотреть окрестности.
Оказавшись наверху, мы сразу ощутили живительную чистоту воздуха. Я взобрался на дерево и увидел горы Наггит-циль, поросшие густым лесом. К лесному массиву примыкала широкая голая прерия.
Подзорной трубой я «ощупал» всю местность. Никаких следов, ни одной живой души. Мы могли быть уверены, что сегодня нам никто не помешает. Мы прибыли в лагерь, когда стало темнеть.
Папперман позаботился о хворосте, которого должно было хватить на всю ночь. Он лег перед входом в палатку как верный пес, сознающий свой долг. Молодой Орел сел рядом. Оба Энтерса расположились на корточках у огня — они жарили своего зайца. Позже они дали и нам по кусочку, а мы не стали отказываться. Они поддерживали общий разговор, как будто между нами ничего не произошло. Может, в них заговорила совесть? Или их намерения стали менее враждебными, чем раньше? Возможно. Зебулон вел себя так спокойно, словно сцены у могилы совершенно исчезли из его памяти.
Разумеется, разговор шел исключительно о Виннету и его апачах. Я упомянул о нескольких интересных эпизодах, которые пережил вместе с ними. Папперман тоже вспомнил, как он познакомился с вождем, а Молодой Орел рассказал об огромном влиянии, которое оказал погибший, даже после своей смерти, на апачей и родственные им народы. Оба Энтерса жадно ловили каждое слово. Меня это радовало. Поскольку о нас с Виннету они слышали столько плохого, особенно от своего отца и его окружения, теперь им было не вредно увидеть все в ином свете. Молодой Орел тонко почувствовал, какую цель я преследовал, разговаривая с братьями, и пошел мне навстречу, поддержав в старании превратить их ненависть к нам в уважение.
Ужин прервал беседу ненадолго. Когда с ним было покончено, Папперман достал одну из сигар, которыми запасся еще в Тринидаде. Энтерсы вынули из сумок короткие трубки и кисеты. Взглянув на Душеньку и получив молчаливое разрешение, они закурили. Молодой Орел не курил. Он придерживался мнения, что «пить дым» можно только на совете, и только из калюме. Что касается меня, то я, как известно, курильщик со стажем. Признаюсь, что дымил похлеще всех своих знакомых. Сейчас я практически не курю. Вот уже пять лет, как Душенька запретила мне вдыхать зелье в таких количествах. Она считала, что я еще не все сказал своим читателям, а потому должен в первую очередь заботиться о здоровье и продлении жизни. Тогда я отложил сигару, которую взял было в зубы, и сказал: «Больше не закурю никогда!»
Итак, я встал на ту же стезю, что и Молодой Орел: курить только на индейском совете, и только из калюме, хотя невозможно отрицать тот факт, что облачко дыма из хорошей сигары или трубки разнообразит наши банальные фантазии, чувства обостряются, а душа становится открытой и восприимчивой. Подобное происходило сейчас у Молодого Орла. Его рука поигрывала с колечками дыма, которые медленно соскальзывали с губ сидевшего рядом Паппермана, а нос с удовольствием ощущал аромат сигары.
Молодой Орел был молчалив. С тех пор как я его узнал, сегодня он впервые потерял самообладание. О себе он не говорил — только о Виннету. У меня возникло ощущение, что именно влияние табачного аромата побудило его к откровениям. Душенька тотчас воспользовалась возможностью задать вопрос, возникший у нее на озере Кануби. Когда молодой апач упомянул о нашей встрече с прекрасной Аштой, жена тут же вставила:
— Я видела звезду на ее одежде и вижу ее у вас. Что это? И что это за «Виннету» и Виннета? Или вы не имеете права говорить? Это тайна?
На миг он прикрыл глаза. А когда открыл их снова, ответил:
— Никакой тайны нет. Наоборот, мы хотим, чтобы весь мир узнал об этом и сделал то же, что и мы. Мне рассказывать здесь и сейчас?
Взгляд индейца скользнул в сторону обоих Энтерсов. Я понял его и кивнул:
— А почему нет? Никаких препятствий.
— Пусть будет так! — Он снова закрыл глаза и после паузы произнес: — Я хотел и мог бы говорить с вами на языке апачей, поскольку все, что так запало мне в душу, произносилось именно на этом языке. Язык бледнолицых оставляет на моем сердце ужасные шрамы. — Он еще раз прикрыл глаза, потом взглянул на небо и продолжал: — Далеко-далеко отсюда лежит земля под названием Джиннистан 34. Она известна только нам, красным людям.
Можно представить мое удивление, когда я услышал название, слетевшее с уст юного апача. С Душенькой происходило то же самое. Она вцепилась в мою руку, словно нуждалась в поддержке. Но нельзя было показывать вида, что нам это известно.
— Джиннистан? — переспросил я. — Разве это слово из языка апачей?
— Нет, оно из совершенно неизвестного языка. Много тысяч лет назад между Америкой и Азией, на дальнем севере, существовал «мост» — узкий перешеек. Этот «мост» давно распался на отдельные острова. В те далекие времена, тысячелетия назад, по нему к нашим предкам пришли прекрасные люди, великие душой и телом; они принесли привет от своей повелительницы, царицы Мариме.
Душенька снова сжала мне руку. Она, как и я, поняла, что речь шла о нашей Маре Дуриме. Молодой Орел между тем продолжал:
— Ее посланцы должны были передать нашим предкам бесценные дары. Им было запрещено принимать подарки в ответ, поскольку отплаченный дар уже не подарок, а вымогательство. Послы рассказали о райской земле Джиннистан. Там существовал только один закон — так называемый закон ангела-хранителя. Дело в том, что каждый подданный царицы Мариме обязан был быть тайным ангелом-хранителем другого. Кто решался стать ангелом-хранителем своего врага, тот слыл героем, потому что одерживал самую крупную победу над собой! Нашим праотцам это пришлось по душе, поскольку они были столь же благородны, что и обитатели Азии. Они попросили посланников царицы Мариме помочь насадить их закон здесь, в Америке. Те люди выполнили то, о чем их просили, а потом снова вернулись к себе.
— Они приходили снова? — не выдержала Душенька.
— Да, но уже по-другому. На рубеже каждого века появлялись посланцы, приносящие подарки; они следили, действует ли еще закон на этой части Земли. Так продолжалось много тысячелетий подряд. Земля стала Раем, широко открытым для всех. Между ангелом-хранителем и простым человеком не было никаких различий, потому что каждый сам был ангелом-хранителем себе подобного. И вдруг однажды посланцы не появились, не было их и в следующем веке. Люди забеспокоились и выяснили, что «мост» из Азии в Америку рухнул. Остались стоять только его опоры — острова, окруженные бушующим морем.
— Если не ошибаюсь, они стоят и сегодня, — добавил Папперман. — Я думаю, их называют Алеутскими островами.
— Верно, — кивнула Душенька. — Вы хороший географ, мистер Папперман!
— Прошло много веков, но посланцы не появлялись, — продолжал Молодой Орел. — Связь прервалась.
— Неужели нельзя было попробовать как-то восстановить ее? — снова спросила моя жена.
Апач печально улыбнулся.
— С нашей стороны никто ничего не предпринял, — ответил он. — Мы ведь краснокожие! Мы индейцы! Мы хотели быть счастливыми и радостными, но без труда и усилий. И это мы считали нашим естественным правом. Завоевать счастье? Нет, это не для нас. Мы полагали, что можем заполучить его просто так. Мы понятия не имели, что Великий Мудрейший Маниту испытывал нас, чтобы встряхнуть и вдохновить на активные действия. Но наши предки не шевелились, они продолжали спать. Они не испытывали никакой благодарности за данный им свыше закон Джиннистана. Они не предприняли никаких действий, чтобы вернуть Рай, радость и счастье. Это большой, непростительный грех наших праотцов, последствия которого приходится ощущать нам и сегодня.
— Предки, предки, отцы… — начал было ворчать Зебулон.
— Замолчи и не мешай! — оборвал его брат.
