Гибсоном и Уильямом Олертом. Мошенник и его жертва сидели у того же костра. Олерт показался мне больным и до предела изнуренным: щеки провалились, глаза горели безумным огнем. Казалось, он не замечает, что происходит вокруг. Его пальцы судорожно сжимали карандаш, на коленях лежала мятая четвертушка бумаги. Я понял, что он все еще оставался безвольной игрушкой в руках Гибсона.

— Наконец-то мы с вами встретились, мистер Гибсон. Надеюсь, что мы продолжим наше путешествие вместе. Буду рад лично препроводить вас в Нью-Йорк.

— Это вы мне, сэр? Но мы с вами не знакомы, — издевательски улыбнулся мерзавец.

— Конечно, вам!

— Как странно! Вы, кажется, назвали фамилию Гибсон?

— Да, именно так я вас назвал.

— Но это не мое имя.

— Разве это не вы улизнули от меня в Новом Орлеане?

— Сэр, вы что-то путаете!

— Я знаю, что вы меняете имена, как щеголь перчатки, и мне известно, что в Новом Орлеане вы выдавали себя за Клинтона, а в Ла-Гранхе именовались сеньором Гавиланом.

— Меня действительно зовут Гавилан. Что вам угодно? Я повторяю, мы с вами не знакомы, а потому оставьте меня в покое.

— Неужели вы меня не узнаете? Даже если это так, я постараюсь, чтобы вы меня запомнили на всю жизнь. Теперь вам от меня не уйти. Представление окончено. Не для того я мчался за вами от самого Нью- Йорка, чтобы выслушивать ваши насмешки. Пойдете со мной туда, куда я вас поведу.

— Как бы не так!

— А если будете сопротивляться, я привяжу вас к хвосту моего коня. Надеюсь, тогда вы станете сговорчивее.

Гибсон вскочил на ноги и выхватил револьвер со словами:

— Так вы мне угрожаете? Да я…

Он не успел закончить и не успел выстрелить. За его спиной вырос Олд Дэт и прикладом ружья ударил по руке. Револьвер упал на землю.

— Поубавьте свою прыть, Гибсон, — негромко, но грозно произнес вестмен. — Вы забыли, что я здесь, а в моей колоде козыри старше.

Гибсон схватился за ушибленную руку, скорчился от боли и крикнул:

— Ну погоди, я еще посмотрю, какого цвета у тебя кишки. Ты думаешь, я испугался, потому что тебя зовут Олд Дэт?

— Ни в коем случае! Я не пугало, бояться меня не надо, меня надо слушаться. Еще одна глупость, и я всажу тебе пулю в живот. Ты вряд ли ее переваришь. Надеюсь, что джентльмены будут мне благодарны за то, что я освобожу их от общества мошенника и негодяя.

Гибсон понял, что коса нашла на камень, сник и заюлил:

— Я совершенно не понимаю, в чем дело, господа. Вы принимаете меня за кого-то другого.

— Ну уж нет! Чтобы я принял тебя за кого-то другого? Вот он будет главным свидетелем обвинения. — И Олд Дэт указал на Олерта.

— Он будет свидетелем обвинения? — переспросил Гибсон. — Ну-ну, попробуйте поговорить с ним.

Я тронул Уильяма за плечо и назвал его по имени. Он медленно, словно во сне, поднял голову, посмотрел на меня бессмысленным взглядом и ничего не ответил.

— Мистер Олерт, вы слышите меня? — повторил я. — Меня послал к вам ваш отец.

Он так же молчал и так же бессмысленно глядел на меня. Внезапно раздался окрик Гибсона:

— Эй, ты! Как тебя зовут? Отвечай сейчас же.

Дрожа всем телом, словно испуганный ребенок, Уильям Олерт повернулся к Гибсону и тихо ответил:

— Меня зовут Гильермо.

— Кто ты?

— Поэт.

Я снова вмешался в разговор, пытаясь вопросами пробудить в нем память.

— Твое имя Уильям Олерт? Ты из Нью-Йорка? Кто твой отец? Он банкир?

Уильям, не раздумывая, отвечал отрицательно. Очевидно, его хорошо подготовили к подобным вопросам. У меня не оставалось больше сомнений, что, с тех пор как он попал в руки к мошеннику, его болезнь заметно усугубилась.

— Вот вам и свидетель! — рассмеялся мне прямо в лицо негодяй. — А теперь будьте так любезны, оставьте нас в покое.

— Позвольте, я задам ему последний вопрос, возможно, его память сильнее лжи, внушенной вами.

Мне в голову пришла, может быть, и не блестящая, но очень удачная мысль. Я вытащил из бумажника газетную вырезку со стихотворением Олерта и прочел вслух первую строфу. Мне казалось, что от собственных стихов в помраченной душе поэта блеснет тонкий лучик света, но он так же безразлично продолжал рассматривать пустую четвертушку бумаги. Прочтя вторую строфу, я без особой надежды приступил к третьей:

Знакомо ли тебе, как средь ночи

Душа кипит от жажды воли?

Но яд обмана сердце точит,

И сердце корчится от боли?

Две последние строки я прочел с особым чувством, и вдруг Олерт поднял голову, встал и протянул ко мне руки. Я продолжал:

Ужасна эта ночь, она забвеньем манит,

И солнце для тебя уже не встанет.

Несчастный поэт подбежал ко мне и выхватил у меня из рук газетный клочок. Наклонившись ближе к огню, он громко, от начала до конца, перечитал стихотворение, затем выпрямился и воскликнул с торжеством в голосе:

— Это мои стихи, стихи Уильяма Олерта! Я — Уильям Олерт, а не он!

Только сейчас мне в голову пришла неожиданная и страшная догадка: Гибсон завладел документами Уильяма Олерта. Неужели он, несмотря на разницу в возрасте и во внешности, выдавал себя за него? А может?.. Но мои рассуждения прервало появление вождя команчей. Звонкий голос поэта прозвучал в ночной тишине внезапным воплем, и Белый Бобр, забыв о собственной гордости и бросив совет, подбежал к Уильяму и одним ударом сбил его с ног.

— Замолчи, собака! — прошипел вождь. — Если твой крик привлечет апачей, я собственными руками лишу тебя жизни.

Уильям Олерт приглушенно вскрикнул от боли и тупо уставился на индейца. Я поспешил забрать у него стихотворение в надежде, что в будущем оно снова поможет мне привести молодого человека в чувство.

— Не гневайся, — попросил Олд Дэт вождя, — у молодого бледнолицего помутился разум, но сейчас он успокоится и больше не нарушит тишину. Скажи мне, эти двое и есть те индейцы топи, о которых ты мне говорил?

Вестмен указал на двух краснокожих, подсевших к костру белых.

— Да, это они, — ответил Белый Бобр. — Топи плохо понимают язык команчей, и с ними приходится говорить на смешанном языке. И всё же пусть этот бледнолицый, который потерял свою душу, больше не кричит, иначе я прикажу связать его и заткнуть ему рот.

Вождь команчей вернулся к прерванному совету, а Олд Дэт пристально посмотрел на воинов из племени топи и обратился к старшему из них:

— Мои краснокожие братья прибыли сюда с плоскогорья Топи? Я слышал, ваши воины живут в дружбе с команчами.

— Да, — ответил старший индеец, — наши томагавки помогают воинам команчей.

— Тогда почему ваши следы идут с севера, где живут льянеро и тараски, входящие в союз апачей?

Вопрос смутил индейцев настолько, что мы даже при свете костра заметили, как изменились их не