Не нужно думать на основании моих рассказов о греческих рыбаках, что все они дурные люди. Совсем нет. Но это были люди грубые, жившие замкнуто в своих поселках и жестоко боровшиеся со стихиями за свою жизнь. Они жили вне всяких законов, не понимали их и считали всякий закон ненужным угнетением. Особенно тираническими им казались, разумеется, законы о рыбной ловле, а поэтому они смотрели и на служащих в рыбачьем патруле как на своих природных врагов.

Мы отнимали у них жизнь, то есть, вернее, их средства к жизни, что в сущности одно и то же. Мы отбирали у них незаконные приспособления и сети, которые стоили им больших денег и изготовление которых требовало много времени и труда. Мы мешали им ловить рыбу в известные времена года и лишали их хорошего заработка. А когда мы арестовывали их, то за этим следовал суд и большие штрафы. В результате все они, конечно, смертельно ненавидели нас. Подобно тому, как собака является естественным врагом кошки, а змея — человека, так и мы, рыбачий патруль, являлись естественным врагом рыбаков.

Но чтобы доказать вам, что они были в такой же мере способны на великодушие, как и на ненависть, я расскажу о Деметриосе Контосе. Деметриос Контос жил в Валлехо. После Большого Алека это был самый сильный, храбрый и влиятельный человек среди греков. Он не доставлял рыбачьему патрулю никаких хлопот, и нам, пожалуй, так и не пришлось бы никогда столкнуться с ним, если бы он не приобрел новой лодки для ловли лососей. Эта лодка и послужила причиной всех бед. Он построил ее по собственной модели, которая несколько отличалась по внешнему виду от обыкновенных лодок этого типа.

К великой его радости, судно оказалось очень быстроходным — быстроходнее всех лодок в заливе и на реках. Это обстоятельство и сделало Контоса необыкновенно гордым и чванным. Услыхав про наше приключение на «Мэри-Ребекке», испугавшее всех рыбаков, он послал нам в Бенишию вызов. Один из местных рыбаков передал его нам. Деметриос Контос заявил, что в ближайшее воскресенье он выйдет из Валлехо, поставит свою сеть на виду у всей Бенишии и будет ловить лососей; пусть-ка Чарли Ле Грант поймает его, если сможет. Конечно, мы с Чарли ничего не знали о качествах его новой лодки. Наша лодка была очень быстроходна, и мы не боялись состязания ни с каким парусным судном.

Настало воскресенье. Слух о вызове распространился повсюду, так что все рыбаки и моряки Бенишии, как один человек, высыпали на пароходную пристань, точно на большое футбольное состязание. Мы с Чарли были спокойны, но вид этой толпы убедил нас в том, что Деметриос Контос что-то подготовляет.

После полудня, когда морской ветер подул сильнее, вдали показался его парус и лодка, идущая под парусом. Футах в двадцати от пристани грек переменил галс и сделал театральный жест, словно рыцарь, выходящий на поединок. В ответ ему понеслись с пристани дружеские приветствия, и Деметриос Контос бросил якорь в проливе в двухстах ярдах от нас. Затем он спустил парус и, поставив лодку по ветру, начал забрасывать сеть. Он выбросил немного, не больше пятидесяти футов; однако дерзость этого человека поразила нас с Чарли. Мы не знали в то время, что сеть эта была старая и негодная. Только впоследствии нам стало это известно: она могла удержать несколько рыб, но сколько-нибудь значительный улов изорвал бы ее в клочки.

Чарли покачал головой и сказал:

— Сознаюсь, я ничего не понимаю. Он, правда, выбросил только пятьдесят футов, но все равно он не успеет собрать сеть, если мы теперь же двинемся к нему. Чего ради он явился сюда? Похвастаться перед нами, что он может нарушать закон в нашем же городке?

В голосе Чарли зазвучала обида, и он долго возмущался нахальством Деметриоса Контоса.

А герой этого происшествия, небрежно развалившись на корме, следил за поплавком своей сети. Когда в сеть попадает крупная рыба, поплавки дергаются и предупреждают рыбака. По-видимому, это как раз и случилось. Деметриос вытащил футов двенадцати сеть и, продержав ее минуту в воздухе, бросил на дно лодки большого блестящего лосося. Толпа, стоявшая на пристани, встретила его улов громкими восторженными криками. Такой дерзости Чарли не мог вынести.

— Идем, мальчуган, — позвал он меня, и мы немедленно прыгнули в лодку и наставили парус.

Толпа криком предупредила Деметриоса, и пока мы отчаливали от пристани, он успел быстро отрезать ножом свою негодную сеть; его парус был наготове и затрепетал на солнце. Деметриос мигом перебежал на корму и во весь дух помчался по направлению к холмам Контра Косты.

В это время мы находились не больше чем в тридцати футах от него. Чарли ликовал. Он знал, что наша лодка быстроходна и что в умении управлять парусом с ним мало кто может поспорить. Он не сомневался, что мы догоним Деметриоса, и я разделял его уверенность.

Дул хороший попутный ветер. Мы быстро скользили по воде, а Деметриос оказывался все дапьше и дальше. Он не только шел быстрее, но и круче к ветру. Это особенно поразило нас, когда, огибая холмы Контра Косты, он перешел на другой галс и оставил нас позади, обогнав футов на сто.

— Фью, — свистнул Чарли, — не то у его лодки крылья выросли, не то к нашему килю[1] прицепили пятигаллонную жестянку дегтя.

И действительно было похоже на то. Когда Деметриос проходил мимо Сономских холмов по другую сторону пролива, мы оказались так далеко от него, что Чарли приказал мне спустить шкот, и мы повернули назад в Бенишию. Рыбаки, стоявшие на пароходной пристани, осыпали нас градом насмешек, пока мы причаливали и привязывали лодку. Мы поспешили уйти с пристани. Чарли чувствовал, что попал в глупое положение. Он гордился своей лодкой и своим умением управлять парусами, а теперь вдруг другой человек и обставил его на состязании.

Чарли был печален дня два. Затем нам передали, как и в первый раз, что в следующее воскресенье Деметриос Контос повторит свой опыт. Чарли встрепенулся. Он вытащил лодку из воды, вычистил ее, заново выкрасил дно, сделал какое-то изменение в ее киле, перебрал привод и просидел почти всю ночь под воскресенье за шитьем нового паруса, который был значительно больше прежнего. Парус этот был так велик, что нам пришлось прибавить балласта и уложить на дно лодки около пятисот фунтов старых рельсов.

Наступило воскресенье, и снова Деметриос Контос явился, чтобы дерзко нарушить закон среди белого дня. Так же, как и в прошлое воскресенье, после полудня поднялся свежий ветер, и Деметриос снова отрезал футов сорок гнилой сети, наставил парус и умчался из-под нашего носа. Но он угадал намерение Чарли: парус его поднялся выше обыкновенного, а к заднему лику был пришит кусок холста.

Пока мы гнались друг за другом по направлению к холмам Контра Косты, никто из нас не выиграл ни ярда расстояния. Но у Сономских холмов мы заметили, что Деметриос взял круче к ветру и идет быстрее нас. Однако Чарли правил нашей лодкой так ловко и искусно, что, казалось, лучше нельзя было править, и мы мчались быстрее, чем когда-либо.

Конечно, Чарли мог вытащить свой револьвер и выстрелить в Деметриоса, но мы давно уже убедились, что все наше существо протестует против стрельбы в убегающего человека, виновного в незначительном проступке. Между рыбаками и патрульными существовало на этот счет как бы молчаливое соглашение. Если мы не стреляли по ним, когда они убегали, то и они в свою очередь не сопротивлялись, если нам удавалось их настигнуть. Точно так же и в этот раз Деметриос Контос убегал от нас, а мы только гнались за ним, стараясь захватить его. Но если бы наша лодка оказалась быстроходнее, если бы мы настигли его, он не стал бы сопротивляться и дал бы арестовать себя.

Благодаря широкому парусу и сильному ветру наше положение в Каркинезском проливе оказалось совсем невкусным, как говорится. Нам приходилось все время следить за лодкой, как бы она не перевернулась; в то время как Чарли управлял рулем, я держал шкот в руке, готовый каждую минуту отпустить его. У Деметриоса же работы было полные руки: он должен был один и править, и следить за парусами.

Но поймать его мы не могли. Его лодка действительно была быстроходнее нашей. И хотя Чарли правил не хуже, если не лучше его, наша лодка все же не могла сравняться с лодкой грека.

— Отдай шкот! — скомандовал Чарли, и, когда мы пошли против ветра, к нам донесся насмешливый хохот Деметриоса.

Чарли покачал головой.