дорожке, окаймленной гигантскими дубами, на которых росли зеленые орхидеи, вели белые мраморные ступеньки. В ветвях, аркой нависающих над мощеной улицей, пели пронзительно окрашенные птицы. И за этим островком сомнительного порядка маячили джунгли, как осаждающая армия.

— Изумительно, — произнес Рузвельт тихим голосом. — Почти нетронут, Кэрлон, — почти такой же, как и в дни его славы! Это Летний дворец, а там Кафедральный и Академия Искусств… Еще стоят среди кровавой бойни!

— Трудно поверить, что мы в центре шторма, — сказал я. — Тут спокойно, как на кладбище.

— Здесь умерла мощная цивилизация — ответил Рузвельт. — Так, где мы стоим, триумфально маршировали армии с королями во главе. По этой улице в экипажах разъезжали прекраснейшие женщины вселенной. Здесь поднялись до своих высочайших вершин искусство и культура, чтобы быть низвергнутыми в абсолютные глубины. Внемлите, Кэрлон, великолепие, навсегда утерянное.

— Но сейчас я настроен найти то, за чем мы пришли.

— Совершенно верно, — сказал Рузвельт неожиданно резким тоном, проверил шкалы, прикрепленные к его запястью, и откинул свой шлем. — Воздух в порядке.

Я попробовал его. Он был горячим, влажным, как в теплице ночью. Стоял ровный фон звуков: шуршание и скрип листьев, потрескивание и трение стеблей, вьющихся на ветру, кудахтанье, стоны, шипение, вой, блеянье голосов животных, как будто мы находились в самом центре величайшего в мире зоопарка, все обитатели которого видели дурные сны. Черепичное покрытие под нашими ногами было расколото и шаталось, но вполне проходимо. Побеги лишайников, толстые, как запястья, змеились через него, и лунный свет блестел на иглах, как poinards, что щетинился среди них.

— Чтобы защитить челнок, я поставил его на осцилляторную цепь, что будет препятствовать его переходу в фазу идентификации с любой А-линией, — заметил Рузвельт. — Когда мы будем готовы отбыть, я смогу вызвать его дистанционным управлением.

Я наблюдал, как машина замерцала и скрылась из вида с ударом вторгшегося в ее объем воздуха. Как только мы тронулись с места, что-то начало двигаться среди зелени, и тварь вроде волосатой змеи протянулась во всю длину над упавшим древесным суком, зевнув над ним собачьей головой. Сперва я подумал, что у нее нет ног, но потом обнаружил дюжину их со всех сторон, вырастающих из десятифутового тела под случайными углами. Лиана зашипела и напала на нее, пасти щелкнули, и еще десять футов тела хлопнулось в поле зрения с дополнительными головами, кусающими все сразу. Лиана сделала еще несколько витков вокруг червеобразного тела и запищала. Где-то завыла кошка, подлесок затрещал, и Вой перешел в визг.

— Не пользуйтесь ружьем без крайней необходимости, — предупредил Рузвельт. — Взять здесь жизнь — любую жизнь — значит вмешаться в управление вероятностью. Даже слабейшее изменение может интерферировать сигнал вызова челнока.

Улицу пересекала арка, наверху почти потерявшаяся под грузом поганок величиной с корыто, хотя резные фигуры и цветы на вершине еще были видны. Рузвельт снова проконсультировался со своими шкалами.

— Нам следует двигаться к Королевским Архивам, — сказал он. — Это впереди.

Боковая улица смотрела фасадами на стену листьев, бывшую когда-то парком. На нашей стороне стоял монументальный фасад с фестонами оборвавшихся лиан. В некоторых окнах еще держались стекла, но большая часть их была слепа, как глаза, страдающие зеленой катарактой. Там, где были двери, зиял пролом в экране лиан.

— Этим входом что-то пользуется, — заметил я. — Что-то размером с риноцероса.

— Тем не менее, именно туда мы и должны войти, — сказал Рузвельт и протолкнулся сквозь экран вялой, в желтых пятнах листвы размером с гарнизонный флаг.

Сквозь дорожку мха на полу была протоптана тропинка, где виднелась черепица. Мы шли по ней футов пятьдесят до тупика. — Рузвельт выгрузил фонарь и заиграл им по стене нетронутых лиан.

— Мы должны прорваться сквозь это.

Он изменил настройку лазера, луч сгустился до глубокой красноты и прорезал спутанную поросль. Через полминуты был вырезан достаточно большой ход, чтобы пролезть.

Рузвельт прицепил лазер к поясу и вошел первым. Я последовал за ним и услышал такой рык, будто потревожили бенгальского тигра в его логове. Я быстро протиснулся, схватил свое оружие и увидел низкие стены, черную лужайку, фонтан с водой, залитый лунным светом. Рузвельт стоял спиной к резному Нептуну, глядя на что-то прямо-таки из книги волшебных сказок: длинное кошачье тело, гривастая шея, клюв, как у орла — если у орлов есть клювы двух футов длиной. Ноги от середины вниз покрывала чешуя, и кончались они когтями — большими клешнями на потрескавшемся грунте. Это был грифон, полулев-полуорел, которые сошлись на убийстве.

Я завопил и выстрелил поверх, чтобы отвлечь тварь. Та встала на дыбы, затанцевала вокруг на задних ногах и, повернувшись ко мне, бросила вниз на меня взгляд с красной головы за клювом. Глаза были размером с походный котелок, три концентрических окружности вокруг желтых радужек. Внешний круг был чешуйчатым — радужного серебра. Более темные чешуйки бежали назад по морде и заканчивались там, где начиналась белая грива. Раздвоенный черный язык мелькал, как змея, меж половинок острого, как нож, клюва. Я заметил все это за пару тех секунд, пока пятился назад и гадал, что же Рузвельт назвал бы крайним случаем.

— Удержитесь от выстрелов, — крикнул тот. — Он приручен!

Я начал было спрашивать его, какое у него представление о дикости, когда увидел, что он имел в виду. Вокруг груди твари шла упряжь, почти спрятанная под гривой. Серебряные украшения висели на черной коже, бренча при движении.

Между тем оно опускалось на все четыре лапы меньше, чем в десяти футах от меня, издало вопль, перешедший в вой, и село на задние лапы.

Его дрессировка была хорошей; в следующие полусекунды я чуть не был сдут выдохом из его раскрывшейся пасти, что вполне могло бы случиться, поскольку только теперь его хозяин вышел из тени.

Я довольно пристально смотрел на змеесобаку, и грифон тоже задержал мое внимание; но все это была сущая безделица по сравнению с тем, на что я смотрел сейчас.

Это была длинноногая девушка с высокой полной грудью, с белой мраморной кожей и с волосами цвета темной меди, окаймлявшими лицо, какие мы видим во сне, улыбающиеся и потерянные навсегда, а мы просыпаемся с болью в душе. Ее одежда представляла собой ветхую обмотку из белого газового материала, свисающего над бедрами, и что-то типа мокрой хлопчатобумажной ткани, колышущейся, когда она двигалась. Девушка подошла прямо к твари, загнавшей меня в угол, и сказала:

— Посторонись-ка, Вроделикс! Плохо приветствуешь гостей! Тварь опустила голову и завизжала, как переросший щенок. Девушка оттолкнула чудовище в сторону и посмотрела на меня темно-голубыми глазами, блестевшими в лунном свете. Я знал их по своим снам.

— Вы мужчина? — спросила она. — Или бог? — Тон ее показывал, что оба варианта были равно приемлемы. Я сказал ей, и девушка кивнула.

— Я рада. Я смертная женщина. — Она смотрела на подошедшего к нам Рузвельта, который отвесил ей придворный поклон и улыбку. — А вы бог? — спросила она его.

— Только человек, дорогая, — ответил он. — Питер Рузвельт, к вашим услугам, а это Ричард Кэрлон.

Она улыбнулась ему, а я ощутил странное чувство, что каким-то образом упустил что-то резкое и ценное.

— А я Иронель, Питер, — сказала она.

— Вы здесь живете одна? — поинтересовался Рузвельт.

— О нет, со мной Вроделикс. — Она провела рукой по гладкой изогнутой шее кошмарного животного. — У меня есть и другие друзья, а сейчас — двое новых! — Она схватила руку Рузвельта, затем мою и улыбнулась нам, поворачиваясь от одного к другому, и мы ухмыльнулись в ответ.

— Расскажите мне о других, э, ваших друзьях, Иронель, — попросил Рузвельт мягким отцовским тоном, который он культивировал по отношению к ней.