В это торжественное для всех нас время в стене незаметно и чрезвычайно торжественно открылось маленькое окошечко, и маленький такой, незаметненький такой телеобъективчик запечатлел всю торжественную процедуру целования знамени на маленькую микропленку. Целовать черную полоску, конечно, никому не возбранялось, но все-таки Кабинет Избранных на данную минуту состоял из левосторонних, белых, а не из правосторонних, черных, и если правосторонний целовал черную полоску, его могли обвинить в отсутствии истинного домового сверхпатриотизма, если белую — братцы по партии, когда им это потребуется, упрекнули бы в отсутствии железной стойкости. Целование левосторонним белой полоски в случае чего было легко расценить как махровый антиправосторонизм, черной — как уклонизм или даже предательство. Так что некоторые братцы целовали обе полоски, что, конечно же, при определенных обстоятельствах можно было запросто истолковать как разброд и шатание.

Когда отзвучали последние такты торжественного домового гимна и все братцы, включая сюда и меня с братцем Моной Лизой, вволю нацеловали знамя, я торжественно достал из бронированного сейфа круглую бронированную печать и торжественно опечатал ею все десять прописок. После чего братцы из группы поиска покинули хранилище, братец Мона Лиза оставила знамя, а я направился и братцу Цицерону П.

Поскольку братец Цицерон II был братцем Цицероном II, прописан он был на шестнадцатом ярусе и в свой персональный кабинет левого крыла шикарного дворца Департамента круглой печати добирался из своего шикарного дворца на шестнадцатом ярусе на персональном лифте с персональным братцем лифтером в персональном автомобиле с персональным братцем шофером.

Братец Цицерон II был очень толстый братец с круглым, всегда сияющим счастьем лицом, к которому чрезвычайно шла его всегда идеально начищенная персональным братцем чистильщиком корон полосатая, с выгравированными по кругу крупными цифрами «16» корона с шестнадцатью тонкой работы зубьями.

Я пробежал через приемную, где за секретарскими письменными столами, уставленными телефонами, селекторами и миниатюрными домовыми знаменами, напряженно скучали три персональных секретаря братца Цицерона II (два других находились в обусловленном списком декрете), вошел в персональный кабинет, щелкнул каблуками и, как было положено, рявкнул:

— Чего изволите?

Братцы пятизубочники при двух знаменах (домовом и департаментском) взяли на караул. Братец Цицерон II, не ответив на мое приветствие, продолжал что-то горячо декламировать, при этом размахивая руками.

Я застыл в дверях.

Наконец, замолчав, он сказал:

— Репетирую речь. Приказали, — он почтительно показал глазами, закрутившимися в орбитах, на пол, — прочитать лекцию о выдающейся работе нашего знаменосного департамента в подшефном детском доме.

Я почтительно сглотнул слюну и немного подался вперед, чуть шевеля короной в ожидании немедленных распоряжений.

— Ну? — спросил меня братец Цицерон II.

— Мой ассистентка при знамени, которое в хранилище, братец Мона Лиза передала мне, что ты, братец, приказал братцу Пилату III срочно прибыть в твой кабинет. Чего изволите? — напомнил я.

— Не приказал, — радостно хихикнув, воскликнул братец Цицерон II, — не приказал, а, так сказать, просил! Хорошие, замечательные, я бы сказал, орденоносные новости, так сказать, братец Пилат III. Нас ожидает твое понижение. Открывается новая синекура в нашем, так сказать, знаменосном департаменте. Там, — он почтительно показал глазами на пол, — считают, что в окружающую Наш Общий Дом ядовитую среду должен выходить наш представитель. Есть мнение, — он опять показал глазами на пол, на этот раз еще более почтительно, — что ты, так сказать, братец Пилат III, самая подходящая для этого кандидатура, как работник, так сказать, принципиальный и, я бы сказал, честный.

Я снова сглотнул слюну. Сообщение братца Цицерона II о моем понижении повергло меня в сильнейшее изумление. Не в связи же с моими принципиальностью и честностью меня собирались перевести на новую синекуру! Окружающая среда меня подери, подсказал мне мой умный ум, а ведь это все из-за братца Принцессы! Из-за братца Белого Полковника! Из-за спецзадания, слава Самому Братцу Президенту!

— Сейчас я составлю прошение о расширении, так сказать, нашего недодутого штатного расписания. Так сказать, инспекция на местах, так сказать, представительство гармоний департамента в, так сказать, хаосе, так сказать, дикой ядовитой окружающей среды. Работа в гуще масс. Краткосрочные командировки за Железный Бастион со всеми вытекающими последствиями. Он подмигнул мне левым глазом. — Я направлю прошение, а ты используй свои каналы. Так сказать, иди. Теперь, я уверен, мы будем встречаться чаще. И не забудь, что, так сказать, я оказал тебе, так сказать, содействие.

Щелкнув каблуками, я вышел из персонального кабинета. В моем желудке все ликовало. Еще бы! Я был на острие грани значительного понижения!

Вернувшись в хранилище, я уселся непосредственно на стул непосредственно под портрет Самого Братца Президента и углубился в изучение оружия массовой информации. Чтение газетной передовицы целиком поглотило меня. В ней говорилось об оголтелой антинашдомовской кампании, развязанной гнусно-грязными борзописцами мерзопакостных серых газетенок разваливающегося Верха, которая была инспирирована продажными клевретами тамошнего разлагающегося Кабинета Избранных в связи с новым беспощадно-победоносным наступлением наших доблестных орденоносных тараканов на вражескую территорию нашего вечно заклятого врага, обезумевшего в своих тщетных попытках навязать нам чуждые нашему святому духу идеалы и…

Зазвонил телефон. С трудом оторвавшись от передовицы, я поднял трубку.

— Хранилище Департамента круглой печати.

В трубке молчали.

— Алло! Ничего не слышно! — крикнул я что было мочи и на всякий случай поднялся со стула.

Что— то щелкнуло мне в ухо, потом тихонечко засвистело, наконец я услышал голос:

— Братец Пилат III? Так точно!

— С тобой тайно переговаривается братец Цезарь X…