— Тебя обвиняют совсем в другом.
О да! Если бы ее обвиняли в покушении на жизнь ярла и супруга, то могли приговорить к смерти. Кимбра знала не только это, но и общий настрой толпы: большинство считало ее злодейкой и одобрило бы смертный приговор.
Вулф поднялся на ноги. Для этого ему потребовалось оттолкнуться от сиденья, но поднявшись, он уже крепко стоял на ногах. Когда он заговорил, все затаили дыхание.
— Кимбра из Холихуда, ты хотела тайком убежать от своего супруга. Ты сама нарушила закон и уговорила брата нарушить его. За все это ты понесешь наказание.
Кимбра ощутила страх, как прикосновение ледяного тумана, и попробовала согреть душу, вспоминая любовь и доверие, кутаясь в них, как в плащ.
Тишина длилась и длилась, пока наконец Дракон не приблизился и не взял ее за руку — холодно и равнодушно, как в первый раз. Но теперь он повлек ее не к тюрьме, а к позорному столбу.
Кимбра стояла, обнимая столб и прижимаясь к нему щекой. Ее руки были вздернуты вверх и затянуты кожаными ремнями. Обнаженной спиной она ощущала дуновение ветра и тепло ближайших факелов. Вулф сам распустил шнуровку ее платья и раскрыл его на ширину плеч, не больше. Руки его не дрожали, но Кимбра по-прежнему ощущала его душевную боль.
Какой бы безмолвной ни была толпа, она находилась поблизости, потому что со всех сторон неслись вспышки эмоций: жадное предвкушение, злорадство, но и замешательство, сожаление, страх. Никто никогда не лицезрел наказание супруги ярла, даже не слыхивал о таком, и уж тем более чтобы ее бичевали у позорного столба. Прежде никому и в голову не пришло бы, что такое возможно. Но эта женщина предала доверие своего мужа и заслужила наказание.
Кимбре было очень страшно, но в то же время она чувствовала некую отстраненность, словно наблюдала за собой из толпы. Кто будет ее бичевать? Неужели сам Вулф?
Это заставило Кимбру нахмуриться. Как только он впервые взмахнет бичом, рана откроется и кровотечение возобновится. Надо сказать ему об этом!
Нелепость подобных мыслей вернула ее к действительности, заставила осознать во всей безжалостной полноте, что именно будет сделано. Зажмурившись, Кимбра теснее прижать лицом к столбу и начала молиться.
Хоук был далек от молитв. Позорный столб был врыт прямо перед тюрьмой, так что из окошек открывался отличный вид на происходящее. Если решетка еще оставалась на месте и прутья не согнулись, то вовсе не потому, что их не трясли изо всех сил. От крика Хоук потерял голос. Сначала он клялся всеми святыми, что виноват во всем сам, потом умолял, чтобы его отхлестали вместо Кимбры, и закончил угрозами в адрес Вулфа.
Попыталась вмешаться и Брита, но ее оттащили другие рабыни, хорошо понимая, что случится, если привлечь к себе внимание ярла в такой ужасный момент.
Брат Джозеф оставался где-то поблизости — Кимбра слышала, как он молится тихо и с бесконечной печалью. Она повернула голову, надеясь, что вид человека в сутане принесет ей некоторое утешение, но взгляд упал на того, кто бичевал вора и кого в тот день она назвала палачом. Он как раз смотрел на нее, и, хотя тут же отвел глаза, Кимбра ощутила его страх — страх перед тем, как в будущем он расплатится за день сегодняшний.
И еще она увидела кнут, свернутый кольцами и очень похожий на змею. К горлу поднялась желчь. Кимбра несколько раз глотнула и снова принялась молиться.
Вулф ощутил прикосновение к плечу, поднял взгляд и увидел брата. Это заставило его стряхнуть оцепенение, в которое он впал после вынесения приговора. Он смутно ощущал пульсирующую боль в ране и слабость от потери крови, но все это были мелочи по сравнению с более тяжкой раной. Кимбра нанесла ее, публично сознавшись в том, что сама уговорила брата забрать ее из Скирингешила. Пока эти слова не были сказаны, оставалась надежда: ведь она могла рассыпаться в заверениях, поклясться, что и не думала покидать супруга, настаивать, что любит его всем сердцем. Тогда наказывать пришлось бы не ее, а Хоука, и хотя Вулф понятия не имел, как ухитрился бы это проделать, не разбив Кимбре сердца, он знал, что мог по крайней мере попытаться.
Но она не оставила ему ни малейшего шанса. Она сама приговорила себя, сознавшись. Ему бы следовало бесноваться от ярости за такое предательство, но его занимало лишь одно, а говорила ли она правду еще хоть раз? Или все время лгала — нежными словами и ласковыми прикосновениями? Неужто с самого начала это было лишь притворство?
Ярость вскипала и уходила. Ее теснила душевная боль.
Со дня смерти родителей Вулф не испытывал разом столько боли, но тогда еще нужно было выжить, и он сумел сосредоточиться именно на этом. Тогда у него не было ни времени, ни возможности предаваться горю. Теперь все было иначе. Боль потери была столь велика, что казалось, за ее чертой уже нет ничего, а если и есть, он не сумеет пересечь эту черту.
А время шло. Дракон стоял рядом. Отсрочка ничего не меняла — наоборот, это была своего рода жестокость.
Внезапно Вулфа переполнило желание поскорее со всем покончить. Но как именно? Вынося приговор, он не задумался о том, как привести его в исполнение. Мысль о том, чтобы взяться за бич самому, так ужаснула, что он поскорее от нее отмахнулся. Еще меньше хотелось возлагать эту неблагодарную задачу на Дракона.
Пока ярл лихорадочно искал выход, вперед выступил Олаф.
— Мне было поручено хранить и оберегать твою супругу, ярл, — сказал он с достоинством. — Позволь же мне так и поступить.
Вулф судорожно вздохнул и заглянул в бородатое лицо человека, которому в бою доверял, как самому себе. Он прочел там все, что искал.
Олаф протянул руку. Вулф жестом подозвал палача, и тот передал бич с заметным облегчением.
Пот струился у Олафа со лба по изрезанным морщинами щекам и исчезал в густой седеющей бороде. Он стоял шагах в десяти от позорного столба, держа в руке темные кольца бича. В толпе, казалось, не дышали. Прекратились шарканье и шорох одежды.
Кимбра собралась с духом, насколько это ей удалось. Ни за что на свете она не желала выказать слабость — не из гордости, а чтобы не посрамить Вулфа криком и плачем. Она снова взмолилась, чтобы небо послало ей мужества и чтобы все поскорее кончилось.
Олаф поднял руку, позволив темным кольцам развернуться. Мощные мышцы его рук напряглись. С окаменевшим лицом он взмахнул бичом так, что кончик скользнул у самой спины Кимбры, не коснувшись ее. По человеческому морю прошла зыбь. Все сочувствовали старому воину, все понимали, какую нелегкую задачу он на себя принял.
Олаф отер лоб, сделал крохотный шажок вперед и снова взмахнул бичом. На этот раз кончик царапнул по коже. Кимбра вздрогнула, но больше от неожиданности, чем от боли. По правде сказать, она была поражена тем, что слышит свист бича, но почти ничего не чувствует.
Спину снова царапнуло. Кимбру озарила безумная мысль: такими темпами Олафу придется трудиться всю ночь, чтобы располосовать ей спину!
— Хватит!
Это был голос Вулфа. Он был едва узнаваем, больше напоминал хриплое рычание и шел словно не из горла, а из самой души. Олаф облегченно вздохнул. Толпа единодушно подхватила вздох. К столбу приблизились знакомые шаги, и Кимбра ощутила, как края платья смыкаются у нее на спине. Она не дышала. Вулф легко, как крылом бабочки, коснулся царапинок у нее на коже.
— Закон требует, чтобы преступник оставался у позорного столба до рассвета! — сказал он хрипло.
Итак, ей предстояло остаться у столба до утра. К счастью, ночь выдалась теплая, ясное небо не предвещало дождя. Конечно, это был не самый удобный ночлег: на ногах и в путах — но далеко не такой ужасный, как с исхлестанной, кровоточащей спиной.
Кимбра наконец сообразила, что бичевание закончилось, так и не начавшись. Ее переполнила благодарность к мужу, не только за то, что он избавил ее от страданий, но и за то, что оправдал ее веру в него. Он оттеснил личную боль и гнев и осуществил правосудие в ему одному присущей манере — законным, но милосердным путем. Жил ли на свете человек более благородный, более достойный уважения?
